Кровавый Рим. Книги 1-9

Сципион позволил Халилу снять с себя одежду. Рабыни вымыли консула и натерли ему маслом плечи. Затем надели на него белую льняную тунику и отступили к двери, ожидая дальнейших указаний.

Завершив привычную процедуру, Сципион принялся расхаживать по комнате; предстоящее путешествие действовало возбуждающе. Мысли о смертельной опасности лишь подстегивали его.

— Приготовься — завтра на рассвете мы отбываем в Рим, — приказал Сципион Халилу, и слуга тут же повернулся к выходу. Рабыни последовали за ним. — Постой! — Окрик Сципиона заставил всех троих остановиться. — Ты останься, — распорядился он, указывая на вторую рабыню.

Остальные вышли, закрыв за собой дверь. Женщина ждала, держа в руках таз с остывающей водой. Она была сицилианка — высокая, смуглая, с большими карими глазами и длинными волосами. Короткая стола открывала стройные ноги, шнурок на талии подчеркивал пышные бедра. Сципион подумал, что ей не больше двадцати. Кивком головы он указал на походную койку в углу комнаты, и женщина пошла туда, поставив таз на пол. От этого простого жеста желание Сципиона вспыхнуло с новой силой. Лицо девушки, ложащейся на кровать, не изменилось: на нем сохранялось все то же привычное выражение рабской покорности.

Сципион позвал ее к себе в комнату в первую же ночь после прибытия в Бролиум, но теперь он был совсем другим. Девушка видела, что римлянин едва сдерживает внезапно нахлынувшее желание. Сципион никогда не задавался вопросом, почему грядущая опасность оказывает на него такое действие, — просто давал выход своим страстям. Завтра он возвращается в Рим, и на борту галеры ему нужно будет поддерживать образ невозмутимого и уверенного в себе руководителя Республики. Придется глубоко запрятать волнение и желание действовать, чтобы они никак не отразились на его лице. Только теперь, в уединении своих покоев, медленно приближаясь к женщине, он мог дать волю своим чувствам, а краткое наслаждение давало шанс унять волнение перед грядущей опасностью.

* * *

Солнце уже давно зашло, а команда «Аквилы» все еще готовилась к отплытию, назначенному на утро. На небе сохранялся отсвет закатившегося за горизонт светила, но ночь быстро приближалась, и два мыса на краю бухты превратились в темные силуэты на фоне поблескивающего моря.

Луций подошел к стоявшему на баке Аттику.

— Мы будем готовы отплыть на рассвете, капитан. Последняя партия припасов только что доставлена из портовых складов.

— Очень хорошо, Луций. Прикажи убрать мою каюту и приготовить ее для старшего консула.

— Слушаюсь, капитан, — ответил Луций и удалился.

Аттик переместился к поручням правого борта. Вокруг не утихала суета, всегда сопровождавшая подготовку к отплытию. И как обычно, все звуки перекрывал зычный голос Луция, подстегивавший нерасторопных или ленивых матросов. Для Аттика этот голос был такой же неотъемлемой частью «Аквилы», как скрип дощатой палубы или плеск волн, бьющихся о корпус судна в десяти футах под ним. Не обращая внимания на шум, капитан принялся разглядывать разбросанные по бухте грузовые суда. В почти полной темноте он различал лишь темные силуэты, медленно покачивавшиеся на волнах и удерживаемые якорными канатами: из-за отлива все они расположились параллельно друг другу и перпендикулярно пирсу. Тот же отлив тянул корпус «Аквилы», пытаясь оторвать от причала, и корабль, рожденный для моря, отвечал на его призыв, натягивая канаты, надежно удерживающие его на месте.

Аттик вспоминал слова Марка, бывшего командира Септимия. «Сделай все, что для этого потребуется», — сказал ветеран, и Септимий, ни секунды не колеблясь, согласился, продемонстрировав неразрывную связь между боевыми товарищами, гражданами Рима.

Наследник Великой Греции, всю свою жизнь посвятивший морю, он никогда не чувствовал своей связи с римскими гражданами из числа пехотинцев. Аттик служил своему кораблю, команде и жителям побережья Ионического моря, находившимся под его защитой, а не Риму, который был создан людьми, чужими для его родного города Локри.

Предки Аттика на протяжении нескольких поколений переселялись сюда из Греции и медленно изменяли местную культуру, приспосабливая к своей собственной. В отличие от них легионы Рима на протяжении одной человеческой жизни захватывали целые страны, принося с собой культуру и идеалы своего города, поглощая целые народы в течение лишь одного поколения.

Аттик балансировал на границе этих двух миров: дружба с Септимием толкала его к Риму и к легионам, а такие люди, как Сципион и Марк, своим недоверием и вековой враждебностью препятствовали сближению. Кроме того, Аттик понимал, что его предки не одобрили бы союз с Римом, и голос крови взывал прислушаться к тем, кто на протяжении пяти столетий считал Южную Италию своим домом.

* * *