Кровавый скипетр

Архип вышел в пустую мастерскую, умершую, казалось, вместе с мастером, взглянул на холодную печь, дрожащей рукой потрогал бесхозные инструменты. Не дождался его Кузьма. А ведь как часто Архип думал о том, как вернется, сядет с Кузьмой и расскажет обо всем том, что довелось ему пережить за это время. Представлял, как на радостях Кузьма простит его, по-отечески обнимет, и Архип попросит у него прощения. Вспомнил, что, когда уходил воевать, даже не попрощался с Кузьмой, не обнял, не поблагодарил за то, что Кузьма подобрал его однажды голодным и замерзшим, дал кров, научил ремеслу, подарил вторую жизнь и, самое главное, заменил отца. И в последний раз, когда виделись, Кузьма лишь поглядел на него издали и ушел. Архип же, злясь на старика, махнул рукой и не стал с ним прощаться.

А теперь же эта холодная печь, пустая мастерская. И Архип не выдержал, заплакал, упав на холодную наковальню, обнял ее и рыдал, как ребенок, всхлипывая и размазывая слезы по лицу.

Позже он узнал, где похоронили Кузьму и долго стоял у занесенной снегом безымянной братской могилы.

Чума бушевала в Пскове и Новгороде еще два года, но люди продолжали жить. Правили свадьбы, рожали и крестили детей, вели хозяйство, торговлю, службу, сеяли и собирали хлеб. Также и Архип в прожженном кожаном переднике Кузьмы, высекая искры, бил молотом по раскаленному металлу. Беременная Белянка приходила, приносила холодный квас, с гордостью глядя на мужа – ныне один из лучших мастеров в целом Новгороде!

Жизнь продолжалась…

* * *

Чума в Пскове и Новгороде была болезненно воспринята Иоанном. Благо других городов она не коснулась. Макарий сразу же перекрыл дороги к Москве, чем уберег столицу. Но это была не единственная беда.

Бунтовали против московской власти горные народы на захваченных землях, нещадно резали купцов и царских людей. Только местные воеводы подавляли восстания, они вспыхивали вновь, еще сильнее прежних. На подавление мятежей отправлялись отборные полки и лучшие воеводы.

И на фоне всех этих бед случилась еще одна – в марте Иоанн заболел. Внезапно слег, сутками был в беспамятстве, переставал узнавать кого-либо. Сильнейший жар не спадал, и многие заговорили о том, что недолго осталось царю.

Но придворных волновал тогда главный вопрос – кто же займет его место на троне? Снова над Кремлем нависла тень боярской борьбы…

1553 год. Старица

Снег опадал крупными хлопьями. Тихо и безмятежно вокруг, успокоилось все после прошедшей метели. Среди сугробов и гудящего тишиной зимнего леса мирно спала ночная Старица. Даже собаки от холода попрятались, не слышно лая. Тихо над этим небольшим городом. Избы посадские граничат, как и во всей России, с теремами бояр, двор княжеский окружен прочной деревянной оградой, кою охраняют ратники. Купола церквей властно возвышаются над городом, притихшим под снегом.

Гонец остановил взмыленного коня, отстоялся малость, глядя на Старицу, стоявшую на берегу закованной льдом Волги, от жажды зажевал снега, погладил мотающего головой коня. Далеко завыли волки, конь настороженно прижал уши.

«Спит князь аль нет? – думал гонец. – Но срочно послан я, продрог, недосуг до утра ждать. Завтра, может, будет уже поздно…»

И пустил коня по направлению к городу. Владимир Андреевич не спал, велел накормить гонца и лишь потом принял его, предчувствуя, что тот принес важную весть.

– Бояре, чьих имен я пока не могу назвать, ждут тебя, князь, в Москве. Вот сия грамота. – Гонец преклонил колено и протянул свиток. Владимир Андреевич, сидя в высоком креслице, расставив ноги в сафьяновых сапожках, взял в руку свиток, поднес к огню, стал читать. Бояре сообщали ему, что государь при смерти, что наследник еще не назначен и что его как истинного наследника государя ждут в столице, дабы венчать его на царство, как только Иоанн Васильевич преставится…

Свернув бумагу, Владимир отдал грамоту слуге и велел разбудить мать и отнести ей. Владимир невольно потянулся к вороту своего парчового зипуна – стало душно. Сдавленно спросил, взволнованно потирая подлокотники кресла:

– Что еще слышно из Москвы? Кого другие бояре хотят?

– Того не ведаю, княже! Мне ить никто не докладывал, дали грамоту, сказали, езжай, мол, чем быстрее, тем лучше, лошадей меняя, скачи! – беспомощно пожал плечами гонец.

– Кто тебе сию грамоту дал? Какой боярин?

– Да прямо-таки боярин! Дал какой-то слуга, чья печать, не ведаю, да и кто из бояр меня послал, тоже…

Владимир схватил со стола подсвечник и запустил его в гонца с перекошенным от гнева лицом:

– Пошел прочь, пес! Не надо являться ко мне, коли не знаешь ничего!

Гонец начал пятиться и едва не столкнулся в дверях с Ефросиньей – матерью старицкого князя. С возрастом ее взгляд стал еще более страшным на худом, костлявом лице. От взгляда Ефросиньи, как ошпаренный, отлетел гонец в стену, упал и на четвереньках выполз за двери. А она стояла в черном сарафане, и голову ее обтягивал вдовий плат, будто до сих пор она по мужу траур носит (либо по мечте своей, дабы мужчина из ее рода государем стал)…