Кровавый скипетр

– Государь при смерти, – выдохнул Владимир, – неизвестная болезнь скосила его…

Ефросинья молчала, лишь во взгляде ее что-то зажглось. Вот оно! Услышал ее Господь! Вот оно – воздаяние! Ефросинья подошла к сыну, грубо схватила его за щеки, покрытые светлой густой щетиной, и взглянула ему в глаза:

– Ты помнишь, что случилось с твоим дядей Юрием, когда умер великий князь Василий и Глинские пришли к власти? Ты помнишь, что они сделали с твоим отцом?

Владимир, как и его отец когда-то, становился жалким и беспомощным под этим тяжелым взглядом Ефросиньи, на глазах его выступили слезы.

– Что мне делать, матушка? – спросил он шепотом.

– Тебе донесли, что многие из бояр московских хотят видеть тебя царем! Собирай вокруг себя своих ратников, осыпай их деньгами, жалуй их, чтобы преданны они были тебе! И пусть защищают твой удел! Сам же ты отправляйся в Москву! Нет лучшего преемника у государя, чем ты… Нужно сим мгновением воспользоваться!

Владимир не мог ослушаться матери – сделал все, как она велела. Пока распоряжался и собирал ратных, уже пропели петухи, город стал просыпаться. А он, будто и не уставший совсем, трепетавший, едва заставил себя пойти отдохнуть. Далее прощался со своей женой, словно уходил в очередной опасный поход.

Евдокия – маленькая, миловидная девушка из худого дворянского рода Нагих, успела родить Владимиру сына Василия и, кажется, снова была на сносях. Тут же у Нагих впервые появилась возможность возвыситься и появиться при государевом дворе. Кто ж знал, что спустя годы племянница этой маленькой Евдокии станет царицей и родит того, с чьим именем связано несветлое, неотвратимое будущее России…

А пока Евдокия, совсем молодая девушка, лежа с Владимиром в ложе, снова плакала у мужа на плече, жалуясь на то, что Ефросинья ее не любит.

– И взгляд у нее страшный… Она никогда меня не полюбит! Однажды она меня отправит в монастырь, я это чувствую! Чувствую! А я так боюсь этого!

Владимир молчал, уставившись в потолок. Мысли были об ином совсем! Царь! Мыслил ли он себя царем вместо брата? Старался не грешить такими мыслями, ибо брата он любил. А что же теперь? Господь дает шанс, матушка права…

– И ты сделаешь все для нее, как она скажет! Ты откажешься от меня, – дрожал голос жены возле уха.

Владимир думал об отце. Думал о том, как братья родные, сыновья Ивана Великого, предавали и убивали друг друга, думал и о том, как отец когда-то решился восстать против власти Елены и Телепнева. Владимир не помнил его вообще, но ему казалось, что отцовские руки остались в памяти. Наверное, ему просто хотелось, чтобы это были его руки. Он помнил лишь маленькую горницу с решетками на окнах, помнил стол, на котором лежало Евангелие – мать заставляла читать помногу, учила сына молитвам, а по вечерам рассказывала, как отца сгубили в заточении Глинские. Тогда маленький Владимир не понимал, что и он с матерью находится в заточении при дворе – им запрещено было куда-либо выходить, с кем-либо говорить, Старицкое княжество у них отобрали. Лишь с приходом к власти партии Бельских именем Иоанна вдове и малолетнему Владимиру вернули удел и позволили уехать туда.

Отец пытался захватить власть – не хватило сил, военных навыков, может, смелости. Сгинул. Теперь черед Владимира заявить о себе. Матушка права! Нет другого наследника, кроме него!

Евдокия продолжала плакать. Тоскливо было у князя на душе, тяжело в преддверии борьбы за власть… А тут еще она…

Владимир успокоил жену по-мужски – опрокинул на ложе, бесстыдно задрал ей подол ночной рубахи и грубо взял ее…

Когда все закончилось, Евдокия лежала с улыбкой, блаженно закрыв глаза. Владимир же снова лег рядом, лицо его было каменным. Все мысли князя были уже о Москве…

Москва

– Какой морозный март, – устало говорил стоящий у окна Никита Захарьин, наблюдавший за медленно падающим снегом.

В покоях было темно. В кресле сидел его брат Данила, мрачный, глубоко погруженный в какие-то мысли. В тишине свистел ветер. Уютно трещал в жаровне огонь, слабо освещавший покои. А в темном окне был виден все тот же безмятежно падающий снег.

Двери внезапно распахнулись, пламя свечей дернулось. В покои вошла Анастасия. Вид ее был строг, лицо бледно. Но, как только увидела она братьев, тут же закрыла лицо руками и сокрушенно опустила голову. Никита ринулся к любимой сестре:

– Настасьюшка! Ну! Довольно! Ну! Рядом мы… Рядом…

– Да как же это так? – дрожащим голосом говорила она. – Только приехал, сыну возрадовался, да и не успел его… его…

Никита обнял сестру, прижал к себе, и она не выдержала, разрыдалась. Данила ринулся к ней, выхватил ее из рук брата, спросил, заглядывая в лицо:

– Государь сказал, кого желает на троне видеть? Настя, он что-нибудь говорил?

Она отрицательно замотала головой, продолжая говорить о своем:

– За что же Господь меня наказывает? Недавно только дочку схоронили, так теперь… И он! Господи!

Данила взглянул на Никиту поверх ее головы и сдержанно вздохнул.

– Налетят сейчас стервятники!

– Кому же править еще, кроме царевича Дмитрия? – спрашивал шепотом Никита. Данила криво усмехнулся: