Кровавый скипетр

– Княже, куда же ты? Не гневи Бога, выполни волю государеву! Негоже ослушиваться умирающего!

– Смеешь ли ты браниться со мною! – разозлился тут же Владимир Старицкий.

– Смею и биться, – сказал вдруг холодно пожилой князь, глядя Владимиру в глаза, – по долгу усердного слуги моих и твоих государей Иоанна и Димитрия – не я, они повелевают тебе исполнить обязанность верного слуги!

Владимир, конечно, знал о родстве Воротынских с Захарьиными, потому ему была понятна позиция князя. Но не дрогнул под тяжелым взглядом старого боярина, молча развернулся и, высокомерно задрав подбородок, пошел прочь.

Присягнувших было большинство. Первым, кто подписал бумагу, был верный Алексей Адашев, в то время как отец его Федор присягать отказался.

– Отец, как смеешь ты, – шипел злобно Федору Григорьевичу Алексей. – Присягни!

– Не лезь не в свое дело, – осадил его отец. – Кончилось время твое, когда ты был правой рукой государя! Иначе теперь все будет! И Захарьины всех вас отправят на плаху!

Алексей Адашев был растерян, от обиды в его глазах стояли слезы. В самый нужный и тяжелый момент он сдался и перестал бороться с кем-либо.

Отказались присягать и Иван Михайлович Шуйский, князья Оболенский, Ростовский, Петр Щенятев, Иван Пронский – противники возвышенных при дворе Захарьиных. Сильвестр снова пугал всех огнем небесным, молился неустанно, но и он, ближайший советник Иоанна, его наставник… трусливо воздержался от присяги…

Вскоре Щенятев, Дмитрий Оболенский и Иван Пронский в сопровождении своей вооруженной охраны пробрались на запруженную народом площадь. Появление знатных воевод оживило толпу, потоком ринулись ближе к позорному месту, откуда Оболенский начал свою речь:

– Смутные дни настали! Государь при смерти! В болезном бреду он назначил наследником своего сына-младенца Дмитрия!

Зароптала толпа, Оболенский же продолжал, стараясь перекричать страшный гул:

– Как младенец в пеленах будет править нами? Как усмирит врагов наших, окруживших Россию со всех сторон? Нет, не он будет управлять вами! Бояре Захарьины станут править до тех пор, пока достигнет своего возраста царь Димитрий!

Рев тысячи глоток раздался над площадью, голос Оболенского срывался:

– Достойны ли они той власти, которую хотят? Достойны ли, если есть другой преемник? Брат государев, старицкий князь Владимир, храбростью своей отличившийся под Казанью, верой и правдой служивший престолу! Вот истинный правитель наш! Так лучше служить старому, чем малому и раболепствовать перед Захарьиными!

Под рев напирающей толпы, настроение которой было невозможно понять, они покинули площадь. А Иоанн тут же узнал об этом. Беспомощный и слабый, он проговорил склонившемуся над ним Алексею Адашеву:

– Хочу видеть Владимира… Приведите его…

Переглянулись меж собой верные царю бояре – не хотели пускать его, алчно воспользовавшегося слабостью государя. Но Владимир вскоре пришел. У стены стояли Алексей Адашев, Мстиславский, Григорий, Данила и Никита Захарьины, встретившие Владимира взглядом, полным презрения.

Владимир подошел к государеву ложу, склонился перед ним и услышал:

– Брат… Не предай устав прародителя нашего Димитрия Донского, утверждаемый присягою… Опасно сие… Не круши основы государства нашего, не ввергай Россию в смуту! Только поднимает Москва голову свою…

– Да простишь меня, брат, – отвечал, вставая с колен Владимир, взглянув в недвижное лицо государя, – отдать престол в руки младенца и есть ввергнуть Россию в смуту. Не могу я, внук собирателя земель русских, позволить этому быть. Потому не принимаю я твою присягу! Не из-за корысти своей! Токмо из-за любви к отчизне!

Иоанн усмехнулся, но глаза его, страшные, недвижные, были злы.

– Вижу твое намерение… Бойся Всевышнего! – прохрипел он, затем обратился ко всем присутствующим в покоях. – Я слабею; оставьте меня! Действуйте по долгу чести и совести!

И, обессиленный, рухнул в подушки. Стараясь не шуметь, засеменили бояре к дверям, вышел и Владимир Старицкий, но после этого он вдруг спешно уехал из Кремля. А бояре продолжили пререкаться, браниться и упрекать друг друга…

До самого утра никто так не разошелся и не уснул. Казалось, вот-вот все случится…

И с рассветом государь снова призвал мятежных бояр. Перед этим Захарьины велели выставить как можно больше стражи возле покоев царицы и младенца, мирно спящего в колыбели и не знавшего о той смуте, что происходила за пределами его кроватки. Не знал, что именем его ведется боярская борьба, не знал, что он может скоро стать царем…

– Сильвестр воспротивился отдалению Владимира Старицкого от государя! – с раздражением говорил Данила брату Никите и дяде Григорию. – Воспротивился тому, что запретили бояре Владимиру входить в царские покои! Советник, посредник меж Богом и нашим великим государем, видать, не решился принять ничью сторону…

– Но сердце его лежит к Владимиру, – мрачно отвечал Григорий Юрьевич.

– Я видел, как они говорили о чем-то меж собою перед отъездом князя, – добавил раздраженно Никита.