Кровавый скипетр

Снова Иоанн в сопровождении близких советников идет по коридорам монастыря, направляясь в келью старца. Окружали Иоанна Курбский, Адашев и Мстиславский. Такая же тяжелая и ветхая дверь отворилась, но пришедшие вместо темной и скромной кельи узрели светлую, ухоженную горницу с иконами в позолоченных рамках. Увидев сгорбленного старца с тяжелым взглядом, они поклонились. Царь с улыбкой о чем-то тихо сказал Вассиану, тот тоже приветливо улыбнулся. Затем Иоанн спросил:

– Владыко! За советом твоим прибыл я! Знаю, как ценил тебя мой покойный отец, царствие ему небесное! Помоги и ты мне теперь своим словом мудрым! Как мог бы я хорошо царствовать, чтобы своих великих и сильных иметь в послушании?

Вассиан, наклонившись к уху царя, прохрипел, глядя на стоявших позади него сопровождающих:

– Если хочешь самодержцем быть, не держи ни единого советника мудрее себя, потому что сам есть всех лучше; так будешь тверд на царстве и все будешь иметь в своих руках. А если будешь иметь мудрейших около себя, по нужде будешь послушен им!

Вот что хотел слышать Иоанн! Вот, зачем он прибыл сюда! Он улыбнулся довольно и, поцеловав руку Вассиану, проговорил:

– О, если бы и отец мой был бы жив, таких полезных слов не поведал бы мне!

Продолжилось и далее путешествие государя по монастырям. И наконец, когда подошли к Кирилло-Белозерскому монастырю, Анастасия, бледная, уставшая, сказала:

– Кончились мои силы. Не могу больше…

Данила и Василий Захарьины тут же подхватили ее на руки, понесли к монастырю. Следом вышел Иоанн. Он велел царице отдохнуть и остаться здесь с ребенком, а сам отправился со своим окружением в Ферапонтов монастырь.

Советники, находившиеся при Иоанне, с опаской заметили его молчаливость и задумчивость. Курбский ехал рядом с Адашевым и, глядя на государя, ехавшего верхом впереди с Захарьиными, сказал тихо:

– Словно ядом пропитался государь от Вассиана! Недоброе старец сказал ему!

– Сказал то, что государь услышать хотел, – отвечал Адашев, – этот смерд всегда заискивал перед государями! Вот и сейчас свой сладостный яд влил в уши царя нашего!

Курбский покосился на Адашева и спросил осторожно:

– Не боишься, что Захарьины тебя очернят в глазах государя? Вижу, много врагов и завистников у тебя при дворе! А царь ценит тебя, прислушивается…

– Пока он слушает меня, Макария и Сильвестра – верной дорогой идет Россия! – разъяренно перебил его Адашев, глаза его налились кровью. – Нельзя сейчас сворачивать с иного пути! Нельзя! И нельзя позволить, дабы Захарьины эту силу у нас отняли! Нельзя! Знаю я, знаю, что много дурного они говорят царице, и она говорит это все государю, чтобы и меня отослать, и Сильвестра… Сильвестр сам виноват, не присягнул царевичу Дмитрию, вижу, и ко мне доверие пало, из-за того, что отец мой и брат отказались крест целовать младенцу. Но я предан ему! Я!

В его словах отчетливо слышалась ревность. И страх. Страх, что закончится эта власть, что нельзя будет более влиять на решения государя. Адашев ехал, опустив свою голову со светлыми кудрявыми волосами, печаль была на лице его.

«Умрет младенец – и не будет прежней силы у Захарьиных, – подумал Курбский, – может, предсказание преподобного Максима истинная правда? Должен же наказать Господь этих самодовольных, корыстных, коварных Захарьиных!»

В монастырь Иоанн пошел один – не пустил с собой никого, даже духовника Андрея. Молился в одиночестве. Свита молча ждала его до наступления темноты. Затем царь, омраченный какой-то непонятной думой, вышел и велел возвращаться в Кириллов за царицей и наследником. Пора было отъезжать в Москву.

Вскоре путешествие продолжили по реке Шексне. Многочисленная царская свита пересаживалась на струги. Река была безмятежна – ветер ласкал водную гладь, над которой еще стояла утренняя белая дымка.

Иоанн, идя по сходням, обнял супругу, еще не успевшую как следует отдохнуть, проговорил ласково:

– Скоро, Настя, скоро вернемся в Москву. И зачем я только вез тебя в такую даль, мучил! Скоро отдохнешь…

Они уже стояли на струге, ждали, когда придет кормилица с наследником на руках. И вот по сходням уже ведут ее Данила и Василий Захарьины. Белый пеленочный сверток в руках кормилицы, видневшаяся оттуда маленькая ручка. Скрип досок, говор, плеск весел по воде – все, как обычно, но как-то неспокойно государю на душе. Мрачна и Анастасия.

Только вспомнил мимолетной мыслью Иоанн о старце Максиме, как треснули сходни, и Захарьины, вместе с кормилицей, упали в реку. Вскрикнув, Анастасия закрыла лицо руками, дернулся вперед Иоанн, но уже неслись к воде царские люди.

– Ой, Боже, что делается, ребенок из рук упал! – вопила кормилица. Данила и Василий Захарьины, вымокшие, судорожно шарили по дну, ныряли – безуспешно.

– Царевич утонул! – неслись крики отовсюду. Все прыгали в воду, пытаясь найти ребенка. Анастасия без чувств осела на пол, ее тут же подхватили боярыни из свиты. Иоанн стоял на краю струга, молча глядя на черную гладь реки, поглотившую его сына, долгожданного наследника. Тут и вспомнил он слова, сказанные преподобным старцем.