Кровавый скипетр

Взаимная неприязнь Адашевых и Захарьиных, имеющих одну силу при дворе, уже ни для кого не секрет. Даже для самого Иоанна, но он будто не замечает всего. Анастасия видит, что ее муж ценит и любит Адашева, все еще прислушивается к нему, но и порой с укоризной припоминала, как родственники его отказались присягать царевичу в страшные дни болезни государя, чем, незаметно для всех, понемногу взращивала в нем ненависть к окружающим и раздражение…

– Государь! Троице-Сергиев монастырь! – громогласно объявил Мстиславский. – Угодно ли посетить?

Иоанн взмахом руки остановил всю процессию.

– Хочу видеть Максима… Пусть пошлют к нему, – сказал он Мстиславскому. Круто развернув коня, князь куда-то отъехал, только взмыли за спиной полы бархатной ферязи. Иоанн же, поцеловав жену в щеку, вылез из возка и, глядя на монастырскую колокольню, трижды перекрестился.

Он знал, что мудрец даст ему тот самый совет, который был нужен Иоанну в часы душевного смятения, когда начал видеть вокруг себя лишь малодушных предателей…

Тяжелые шаги отдавались эхом в высоких каменных стенах монастыря. Царя, уверенно идущего по коридорам, окружали его духовник Андрей Благовещенский – седовласый, высокий, худощавый священнослужитель с печальным взором, Иван Мстиславский, Андрей Курбский и Алексей Адашев.

Молодой монах провел их к незаметной потемневшей от времени двери и отворил ее. Пришедшие вошли в темноту кельи, которую с трудом разрывали многочисленные свечи. За столом, залитым воском, они увидели старца Максима – маленького сухого старика с густой, растрепанной бородой. Иоанн, выйдя вперед, поклонился ему, вскоре его примеру последовали и остальные.

– Здравствуй, отче! – приветствовал Максима Иоанн. – Вот, направляемся в Кириллов монастырь на богомолье, Господа нашего благодарить за мое чудесное выздоровление! Хотел я видеть тебя, потому мы здесь…

Старец хмуро глядел на Иоанна своими выцветшими глазами и проговорил:

– Даже если и обещал ехать к святому Кириллу на молитву Богу, то обет такой с разумом не согласован!

Приветливая улыбка сошла с лица Иоанна, тут же рот искривился книзу, глаза заблестели. Мстиславский недоуменно взглянул на духовника Андрея, пораженный дерзостью старца – перечить воле самого государя.

– Победил ты гордое и сильное басурманское царство, но при этом погибло немало и храброго христианского воинства, которое сражалось за православную веру, и у тех погибших осиротели жены и дети, и матери чад своих лишились, и все они в слезах и в скорбях пребывают, – продолжал Максим, – и лучше тебе сейчас их пожаловать и устроить, утешить их от скорбей и от бед, собрав их всех в своем царствующем граде, нежели обещания, данные не по разуму, исполнять. Не только святой Кирилл силен духом, но и все ранее рожденные праведники, души коих на небесах, предстоят ныне у Престола Господня и имеют всевидящие духовные очи, смотрящие с высоты, и все они молятся Христу за всех земных людей, особенно за кающихся в своих грехах и по своей воле отвращающихся от совершения беззаконий и обращающихся к Богу. А Бог и святые его не по месту молитвам нашим внимают, а по доброй нашей воле и желанию…[33]

Иоанн по-прежнему молчал. После короткой паузы Максим продолжил:

– И ежели послушаешь, здоров будешь и многолетен, с женой и отроком…

– Не сверну я с дороги обратно в Москву по твоему призыву, – ответил Иоанн холодно, – ждет нас святой Кирилл, ждет меня и сына моего. Ибо Бог узрит любовь мою, и снизойдет его благословение на меня, как чистый свет…

Взгляд старца вдруг стал тяжелым, пронзающим. Глядел он исподлобья на Иоанна и сказал ему:

– Ежели не послушаешь меня, советующего тебе по Богу, и забудешь кровь мучеников, погибших от поганых за правоверие, и презришь слезы их сирот и вдовиц, и поедешь, ведомый упрямством, то знай: сын твой умрет и не возвратится оттуда живым, если послушаешь и возвратишься, будешь здоров и сам, и сын твой!

Стиснув зубы, Иоанн резко развернулся и, растолкав толпившихся сзади него сопровождающих, стрелой вылетел из кельи. Не этого он ожидал от встречи с преподобным старцем! Смерть сына – то, чего он, потерявший двух дочерей, боялся больше всего! И как хватило дерзости говорить о том!

Курбский взял Адашева за рукав кафтана и шепнул на ухо:

– Следовало бы, наверное, государю послушать старца! Не стал бы преподобный уговаривать зря возвращаться в Москву!

– Государь! – Адашев ринулся к Иоанну, широким шагом идущему по коридору. – Видит Бог, не будем гневить Его, может, вернемся?

– Много всего правдивого наговорил старец! Реши, государь! – вторил взволнованно Мстиславский. Но царь не слушал их. Выйдя из монастыря, не остановился, не поклонился возвышающимся на куполах крестам, сел в возок к царице и велел:

– В Дмитров! Продолжаем путь!

Тяжело захлопнулась ветхая дверь, Максим остался в келье один. Долго глядел он так же злобно и холодно, словно перед ним по-прежнему стоял Иоанн. Лишь спустя немного времени он снова опустил глаза, перекрестился и произнес: