Кровавый скипетр

Так, в бесконечных заседаниях думы, совещаниях с царем, Сильвестром и митрополитом, во встречах иностранных послов Алексей пропустил смерть отца.

Узнав о том, тут же бросился в Коломну, еще не совсем соображая и веря. Данила не приедет – несет службу на дальних рубежах. Надобно и за него вклад в монастырь по батюшкиной душе совершить!

Вой матери донесся до слуха, едва он приблизился к родному дому. Крестьяне кланялись возку Адашева, стягивали с голов шапки. А Алексей, уже осознавая, не выдержал, выскочил из возка, когда лошади сбавили ход, и, словно в тумане, направился в дом.

Гроб с телом отца стоял в сенях, тут же были мать и жена, уже затянутые в черное, Мефодий, бледный и осунувшийся, суетился туда-сюда. Увидев Алексея в дверях, застыли сначала, затем мать, вновь взорвавшись ревом, раскинув руки, бросилась на грудь к сыну. Обнимая ее, Алексей глядел то на упокоившегося воскового отца, то на супругу, исподлобья смотревшую на мужа заплаканными глазами.

Застолье было тихим и напряженным. Мать увели спать. Настасья хозяйничала за нее.

– Данилка-то не приедет? – спрашивал Мефодий. Алексей взглянул на него и вдруг осознал, как постарел их любимый воспитатель! Уже седина прокралась в бороду и волосы, сетки морщин растянулись из уголков глаз, огрубели жилистые руки. Мать тоже постарела, начала усыхать. В Настасье, напротив, стала проявляться дородная женская полнота.

– Не успеет, – опомнившись, ответил Алексей.

– Мать переживает больно. Боюсь, кабы и она… – начал Мефодий, но вдруг осекся и перекрестил себя.

Алексей же, оглядываясь, все пытался осознать, что это тот самый дом, в котором он родился и вырос, что в сенях за стеной лежит отец, коего завтра уже надобно упокоить в земле, и все это никак не вязалось в его голове.

Настасья так и не принесла ему ребенка, но Алексей не стал относиться к ней по-другому. Она так же была для него безразлична. Отец долго грозился отправить в монастырь ее, да не смог, видно, привык и полюбил, словно родную дочь.

– Тебе теперь за хозяйством следить и за матерью. Мефодий поможет, – говорил Алексей Настасье, лежа в постели.

– Прослежу, – холодно ответила она и после недолгого молчания добавила: – Жаль все-таки, что я тебе не мила…

И со скрипом перины отвернулась от мужа. Алексей же, глядя в потолок, думал, что, наверное, ему должно быть больно и неприятно от этих слов, ну или хотя бы жаль эту несчастную женщину, так и не испытавшую счастья. Так же, как и должна проявиться боль потери, но он почему-то не чувствовал ничего, и в голове были лишь мысли о делах. Ведь его силами в скором времени во всех волостях и городах России исчезнет кормление, население перестанет содержать наместников, поборы заменятся оброком, которые будут идти в казну! Служилых дворян обеспечит землей – нужно уравнять всех, а значит, забрать земельные излишки у тех, кто не служил. Надо же пополнить и укрепить войска в это непростое, полное перемен для России время!

«Но это мой долг! Я служу родине! Все верно! Все эти страдания и домашние заботы – пыль! Дела мои же останутся в веках, как и память обо мне!» – оправдывал он сам себя бездушно. И неотвратимо верил в это…

* * *

В конце 1556 года в Москву прибыл Кизический митрополит Иоасаф, посланный Константинопольским патриархом Дионисием. Его встречали колокольным звоном, государев двор пестрел от обилия золота, собольих мехов на воротниках, цветных одежд из дорогих тканей – парчи, бархата, атласа. Иоасаф поначалу оробел от такой роскоши, с коей мог когда-то сравниться, по легендам, двор самого басилевса византийского в период расцвета империи, но вскоре размяк и был готов ради царя, любезно принявшего его за богатым столом, едва ли не на все. Но Иоанну было нужно не много – всего-то утвердительная грамота от константинопольского патриарха о признании царского титула властителя Русской земли.

Вот уже сотню лет русская Церковь была независима от константинопольского патриархата, с тех пор как прадед Иоанна, великий князь Василий Темный, противясь унии греческого духовенства с католиками, сам назначил митрополита (до этого на русскую митрополию назначали лишь в Константинополе). При Иоанне Россия уже безоговорочно считала себя Третьим Римом, преемницей Византии, и признание Дионисием царского титула было небольшой, но весьма важной формальностью. Ибо, если владыка всей православной веры назовет Иоанна «царем» (что все же приравнивалось к титулам «император» и «цезарь»), тогда Россия, бесспорно, признается преемницей Второго Рима и становится главным оплотом православия…

После застолья царь принимал Иоасафа вместе с Макарием – Иоанн, сверкая золотом на атласной одежде, Макарий же в черной митрополичьей рясе выглядел куда скромнее, но не менее величественно.

– Послан я патриархом вселенским за милостынею, коя необходима в борьбе с безбожными турками…

Ни Иоанн, ни Макарий, конечно, не верили, что деньги константинопольскому престолу нужны именно для этого, но помощь эта была им на руку.