Кровавый скипетр

В местечке у замка Эрмес ландмаршал Филипп фон Белль, последняя надежда Ливонии, вывел пятьсот рыцарей (всех, кого удалось собрать) навстречу наступающим московитам.

– Братья! – кричал он в последней речи перед атакой. – Нас мало, но кто выстоит против нашей твердости духа, против нашей правды и веры? Бог с нами! Идите вперед с именем Господа на устах – он наша последняя надежда! Вперед же!

Бесстрашно неслись на своих конях закованные в доспехи рыцари во главе с ландмаршалом, сопровождаемые многочисленными наемниками, и вскоре атаковали сторожевые посты московитов. Нещадно вырезая врагов, они бросились вдогонку за убегающими и вскоре застыли, ибо узрели приближающуюся, облаченную в панцири русскую конницу. Отстоявшись, ландмаршал хрипло выкрикнул: «Вперед!», и конь его бросился первым, взрывая копытами землю.

С неимоверным грохотом сшиблись, и немцы умело прорывались сквозь толпу врагов, но вскоре узрели они, что слева и справа уже несутся на них еще одни русские всадники под многочисленными стягами. Рыцарей сжали в кольцо, и сопротивление их было недолгим. Белля оглушили мощным ударом топора по шлему, который, выдержав удар, смялся. Под ландмаршалом убили коня, затем, когда на Белля, упавшего следом за своим жеребцом, навалились несколько детей боярских, не смог он подняться с земли под тяжестью их и своих доспехов. Тогда подъехал к нему на коне всадник.

– Полно, ребята, он важный человек на Ливонской земле, не помните!

Это был Алексей Адашев. Позже он вместе с несколькими всадниками сумел взять в плен и других комтуров, в том числе брата Филиппа фон Белля, молодого рыцаря Бернта. Снова русское воинство одержало победу. В ходе этой быстрой битвы пало двести шестьдесят знатных рыцарей. Единицы уцелевших наемников бежали в леса.

Пока собирали тела, Алексей Адашев сидел на поросшем мхом камне, опустив голову. На нем был пластинчатый из темной стали бахтерец, литой шлем с бармицей Алексей держал в левой руке, правая сжимала рукоять препоясанного палаша.

С тех пор как Иоанн наглядно показал неудовольствие своими ближайшими советниками, Адашев редко бывал у государя, оставаясь еще при дворе, занимаясь своими обязанностями, как и прежде. Но нутро его чуяло неладное. И он оказался прав – Адашеву было приказано идти воеводой в полку Ивана Мстиславского в Ливонию. Когда хотел он, давний советник государя, хоть словом с ним обмолвиться, просить позволения и дальше заниматься делами государства, находясь в столице, Захарьины и их сторонники не пустили Адашева. Не желая конфликтовать с ними в одиночку, он отступил и покорился воле государевой…

До сих пор помнил последнюю поездку домой и прощание с супругой. Настасья плакала, прижимаясь к нему, все говорила «боюсь», и Алексей мужественно успокаивал жену, говоря ей, что это ненадолго, что война скоро закончится, и по возвращению он приедет наконец домой, где останется жить навсегда – с Настей и их будущим ребенком. Но видел, не верила ему, утирая слезы. Впрочем, он и сам себе не верил. Однако надеялся до последнего, что ратными подвигами вернет доверие государя, как это было с Данилой Захарьиным. Перед глазами лица членов этой ненавистной им семьи, и зубы заскрипели, и пальцы крепче сжали рукоять палаша. Отомстить! Первая мысль – всеми правдами и неправдами вернуть свою политическую силу, обзавестись влиятельными союзниками и растоптать этих выскочек! Но как быть с обещанием Насте вернуться в тихую костромскую деревню и прожить всю оставшуюся жизнь в доме отца? Он и сам пока не знал, чем закончится его поход в Ливонию.

Со скрипом проезжали мимо телеги, в которых, залитые кровью и раздетые донага, лежали убитые русские воины. Поодаль их укладывали друг на друга в вырытую яму, кою уже забивали обильно сухой травой, ветвями деревьев. Медленно и густо пополз вверх дымок, вскоре пламя взялось, и противно запахло паленой плотью. Приспустив стяги, воины угрюмо стояли вокруг этого погребального костра, кто-то рыдал, кто-то крестился. А над полем, где оставались лежать убитые рыцари и лошади, уже кружили голодные птицы.

Войско же вышло на Фелинн, одну из главных и мощных крепостей ордена, обороной которой командовал бывший магистр ордена, престарелый Фюрстенберг. Именно в то время, когда длилась эта тяжелейшая осада, в шатер Адашева заглянул ратник, сообщив, что задержали «чудного старика», который, мол, к Алексею Федоровичу прибыл «от супруги». В волнении Адашев выскочил из шатра, уже понимая, кто приехал к нему, и оказался прав.

– Мефодий! – радостно выкрикнул он, радуясь внезапному появлению хоть одной родной души здесь, и бросился старику на шею. Воспитатель крепко обнял Алексея, но радости встречи, словно, не испытывал, и Адашев невольно подумал, что это сказалась усталость, ибо лицо у Мефодия было мрачным.

– Беда, батюшка Алексей Федорович, – выдохнул он, пряча глаза. Улыбка медленно исчезала с лица Адашева, и первым делом он подумал о Насте.