Кровавый скипетр

– Боярин Иван Васильевич Шуйский давеча был. Каждый день заходит, – шептал мальчик, – на батюшкину кровать, в коей скончался он, опирается локтем, а в кресло батюшкино ноги в сапогах укладывает…

Тут голос Иоанна дрогнул, он поджал губы, слезы досады и обиды скатились из его глаз. Федор слушал, нахмурившись, удивлялся, как Шуйские умудряются так унижать великого князя своего, пользуясь его беспомощностью. Сидел у ложа, гладил кудрявую голову володетеля московского и вскоре услышал ровное дыхание и детское сопение. Тогда, тихо поднявшись с колен, покинул покои Иоанна, вручив при выходе стражнику небольшой звенящий деньгами кошель…

Так нежданно недруги Шуйских нанесли им первый удар…

* * *

Пока Русская земля переживала сие тяжелое время, жизнь людская шла своим чередом – люди рождались и умирали, посадские работали на земле, вели хозяйство, священники крестили детей и проводили службы, ратники охраняли рубежи.

Ноябрьской морозной ночью в Москве умирал человек, помнящий еще походы Ивана Великого, прославленный воевода, боярин и окольничий Михаил Юрьевич Захарьин. Умирал тихо и мирно в своей постели на седьмом десятке лет.

Он прожил насыщенную жизнь, не каждый из тех, кто был при дворе, мог похвастаться таким послужным списком: участвовал в походах Ивана Великого, в покорении Пскова и Смоленска Василием Третьим, выполнял особые поручения великих князей, будучи послом в Литве, хорошо разбирался в артиллерии. После смерти великого князя Василия был назначен одним из опекунов малолетнего Иоанна. Не было и месяца, чтобы сей боярин просидел дома в кругу семьи – то Михаил Юрьевич заседает в думе, то на юге собирает рати против ополчившихся татар, то принимает иностранных послов. И кое-что подкосило пышущего здоровьем боярина – бегство в Литву с Семеном Бельским родича, окольничего Ляцкого. Долго переживал Михаил Юрьевич от этого позора, занемог, теперь же наконец упокоился навсегда, и многочисленная его родня приезжала проститься с ним.

Захарьины – потомки московских бояр. Первый достоверный предок их – Андрей Кобыла перешел на службу к Ивану Калите еще двести лет назад. Всегда они были близки государеву двору, верно и отважно служили Московскому княжеству, но не могли тягаться по родовитости с прочими боярами, хотя и были родней великокняжеской семье – по материнской линии Иван Великий был прапраправнуком Андрея Кобылы, который, впрочем, дал начало многим дворянским родам.

Сани с раннего утра прибывали к скромному терему новопреставленного. Приехали рыдающие навзрыд, постаревшие, раздавшиеся вширь сестры. Прибыл с супругой самый младший брат, Григорий. Подтянутый и крепкий, он, в длинной медвежьей шубе, вышел из саней, оглядел все вокруг из-под черных суровых бровей, пробился через толпу у терема и вскоре уже подходил к горнице, откуда пахло свечами, ладаном и мертвецом. В дверях встретился с сестрами, опухшими от слез, обнял их, позволил всплакнуть на своих плечах и спросил тихо:

– Роман уже здесь?

– Едет, – отвечала сестра Феодосия, – с детишками едет…

Погладив сестру по плечу, Григорий с женой вступил в полутемную горницу и увидел гроб, возле которого сидела рыдающая жена покойного и двое его сыновей – Иван и Василий[8]. Дети у Михаила Юрьевича были поздними, старшему из них не исполнилось тогда и шестнадцати. У изголовья диакон тихо читал молитвы. Подступив ближе, Григорий заглянул в лицо брата. Он лежал желтый, костистый, строгий. Вдова обернулась и, увидев пришедшего, бросилась к нему, безутешно бормоча что-то несвязное. Диакон, продолжая читать, вскинул строгий, осуждающий взгляд и снова опустил глаза в книгу.

– Ну, полно, полно, дорогая, – утешал вдову Григорий, приобняв слегка, затем отпустил ее, и вдова обнялась с его женой, после чего обе разревелись друг у друга в объятиях. Григорий подошел к племянникам. Старший Ванята вскинул на дядю строгий взгляд – было видно, старается держаться, а Васюта сидел зареванный, со сжатыми дрожащими губами. Григорий поцеловал каждого и встал у гроба, сложив на животе руки. Казалось, он еще не до конца осознает и верит происходящему, казалось, не узнает в этом пожелтевшем строгом старике с длинной седой бородой своего брата, веселого, решительного Мишку, который после смерти отца всю их семью держал в узде. Перед глазами беспощадно всплывали картинки из детства, которые никак не вязались с происходящим.