Круча

Он шел домой привычным путем, по Садовому кольцу, и понемногу его ровное настроение замутилось. В глубине души зашевелился червячок — не то разочарования, не то самолюбия… Значит, он все-таки обманулся, по каким-то признакам подумав, что и Уманская к нему в Марфине была неравнодушна?..

«Ну и отлично, — сказал он себе, встряхнувшись и ускоряя шаг. — Тем лучше. Все станет на свои места».

Между тем Лена, по уходе Пересветова, сняла туфли, взобралась с ногами на диван и долго сидела, обхватив колени руками, временами покачиваясь. Сегодня она с той же готовностью, как и Пересветов, увела их разговор подальше от личных тем, в литературные дебри, а сейчас упрекала себя: ведь еще в Марфине, поняв, что Константин становится ей не безразличен, она решила избегать его в Москве, но зачем-то назвала ему в день отъезда номер своего телефона.

«Глупость номер один», — вздыхала она.

Вторая глупость: целый месяц ожидать его звонка. Увы, это было так. А следом за тем — глупость номер три (точно девчонка!) — спрашивать, почему он не позвонил, и тем ставить себя в смешное положение.

Не по заслугам ли, после этого, удар по самолюбию? Так ей и надо!

Поверить ли в его странную забывчивость? Не решил ли он посмеяться над ней?..

Наконец, еще глупость, четвертая: зазвать его, после всего происшедшего, к себе и как ни в чем не бывало приятельски беседовать, тогда как следовало поставить его сразу на место или хотя бы дать понять, что он невежлив. Уж если вправду забыл, хоть бы сносную причину выдумал, предлог, не столь обидный для женщины…

Может, он так любит свою Олю или боится ее обидеть, что встречаться с Леной не хотел? Ну и бог с ним! Будто у Лены других забот нет, как отбивать чужих мужей! Этого еще не хватало.

Никаких отношений, кроме чисто дружеских, у нее с Пересветовым быть не может.

4

Молодые «красные профессора» за полгода освоились с работой в редакции «Правды». Обладателем живого пера проявил себя Хлынов. В остроумных статейках полупамфлетного стиля на международные темы он старался блеснуть эрудицией, щегольнуть литературным отступлением, латинской или немецкой цитатой. Пересветов писал проще, доступнее для массового читателя. Особенно удавалась Косте полемика, всегда убедительная и чуждая голословного заушательства. Выбрав убийственные для противника строки из его статьи или книги, он любил точно, с подчеркнутой корректностью их привести, чтобы затем начисто опровергнуть. Шандалову литературный стиль давался труднее, его формулировки не всегда гладко выглядели, зато он смело брался за самые острые политические темы.

Вступил на «литературное попри́ще», как он выражался, и Флёнушкин: в «Экономической жизни» появлялись его статьи, дельные и содержательные, но, вопреки его личному складу, суховатые.

Так каждый на свой манер овладевал трудной профессией журналиста, в которой все они, кроме Кости, были новичками.

По прежней традиции, Виктор (он все еще жил в институте) собирал иногда у себя бывших «шандаловцев». Каждый рассказывал, как у него идет работа — в ВСНХ или в Госплане, — и тут же заказывалась каждому статья, по его специальности, в журнал или газету. На этих «собраниях» у Шандалова бывал и Пересветов. Все они посещали более широкие авторские совещания при редакциях «Большевика» и «Правды».

В ноябре «Правда» начала публиковать статьи и доклады членов ЦК на партийных собраниях, разоблачавшие новый фракционный шаг Троцкого. Его «Уроки Октября» (предисловие к книге «1917») бросали свет на прошлогоднюю попытку Троцкого опорочить старую большевистскую гвардию. Ленинизм он намеревался подменить троцкизмом, ленинскую теорию социалистической революции — своей «теорией перманентной революции». Делал это он опять-таки не прямо и открыто, а завуалированно, утверждая, что Ленин в 1917 году якобы «перевооружился» и принял его, Троцкого, теорию.

Хотя почти уже год, как вся партия усиленно изучала свою богатую революционными событиями историю, полемика с Троцким, поневоле отвлеченно-теоретическая, не сразу усваивалась партийным молодняком. Важность вопроса заставляла, однако, вынести его на широкое обсуждение в печати и на собраниях. Ведь теория Троцкого идейно разоружала партию, она исходила из неверия в силы рабочего класса, в возможность построения социализма в одной стране, вела к разрыву с крестьянством, пророчила нам неизбежное поражение и гибель при затяжке международной революции.

Среди других появилась в «Правде» и статья Пересветова, написанная в Марфине. Он доказывал, что в 1917 году Ленин не только не «перевооружился», но отстоял лозунг «Вся власть Советам рабочих, батрацких, солдатских и крестьянских депутатов» против лозунга Троцкого «Без царя, а правительство рабочее», заклеймив этот троцкистский лозунг как авантюристическую попытку «перепрыгнуть» через крестьянское движение в России.

В защиту Троцкого в это время ни в печати, ни на партийных собраниях голосов не раздавалось. Это не значило, впрочем, что у него не осталось сочувствующих среди тех, кто годом раньше поддерживал оппозицию.