Круча

На следующий день у Кости были семинары в Академии имени Крупской, а вечером кружок в райкоме. Вернувшись поздно, он узнал от Флёнушкина, что у Виктора только что собирались «шандаловцы» — и «вдрызг разругались». Виктор передал им вкратце содержание записки, которую сегодня показал ему Бухарин, а Окаёмов поднял против нее настоящий бунт и потребовал, чтобы «группа» отмежевалась от бухаринской «буферной позиции». Лозунг «ужиться с Троцким» он объявил «примиренчеством к троцкизму». Шандалов вспылил, доказывал, что «ужиться с Троцким» в партии необходимо. Скудрит принял сторону Окаёмова, Флёнушкин тоже. Уманский, по словам Сандрика, держался «средней линии», с Виктором не согласился, но охлаждал страсти: ЦК «Записку» разберет, нечего ее нам обсуждать.

— Элькан прав, — заметил Костя.

— Соль в том, — продолжал Сандрик, — что Виктор ни у кого, кроме Тольки Хлынова, поддержки не встретил. Это его взбеленило, он вскочил из-за стола и выбежал вон из комнаты. Гости хозяина выгнали! — смеялся Сандрик. — После этого всем осталось разойтись по домам. Я думаю, «группа» теперь распадется.

Костя предложил Флёнушкину вместе пойти и поговорить с Виктором. Тот отмахнулся — «иди один».

Шандалов объяснил Косте, что «Записка» Бухарина вызвана требованием Зиновьева и Каменева — немедленно вывести Троцкого из Политбюро.

— Я уверен, что Окаёмов пляшет под дудку Зиновьева, он с ним встречается в секретариате Коминтерна, а эти дураки, не разобравшись, в чем дело, испугались, как бы им не «впасть в уклон»… Обозначились две линии: отсекать Троцкого или ужиться с ним?

— По-моему, это зависит от самого Троцкого, — заметил Пересветов. — Прекратит он наскоки на ленинизм, будет соблюдать дисциплину — уживется с партией, нет — пускай на себя пеняет, если она отсечет его. Какие тут две линии могут быть, не понимаю?

— Зиновьев с Каменевым хотят отсечь Троцкого фактически за его взгляды. Дескать, Политбюро должно быть идейно монолитным.

— А Бухарин за те же самые взгляды хочет во что бы то ни стало сохранить его в составе Политбюро и «ужиться» с ним? — Пересветов усмехнулся. — Не знаю, что хуже.

Афонин, узнав о «расколе» у «шандаловцев», не одобрил ни содержания бухаринской записки, ни требования немедленных «оргвыводов»: ЦК лучше знает, выводить ли Троцкого из Политбюро или нет, — на этом сошлись Уманский, Афонин и Пересветов.

«Шандаловская группа» не распалась — за Хлыновым и другие помирились с Виктором, — но на «собрания» к себе он перестал приглашать не только Флёнушкина, Окаёмова и Скудрита, но и Уманского, Афонина и Пересветова. Сказался конфликт и на Костиной работе в редакции «Правды». Хлынов встречал его там виноватой полуулыбкой и отводил взгляд. Бухарин и Виктор с ним почти не разговаривали, не привлекали к обсуждению планов, как водилось до сих пор.

— Это всё Витькины штучки, — утверждал Скудрит. — Бухарин в таких делах его слушается.

Костя как-то в редакции пытался заговорить с Бухариным и другими на спорную тему — о «Лейбор парти». Виктор недобро усмехнулся и покраснел. Бухарин, иронически улыбаясь, выдержал паузу и, словно он не расслышал Костиных слов, а продолжал шутливый разговор, обратился к Хлынову:

— Толечка, соврите нам еще что-нибудь про гонобобеля с гонобобелицей!.. Знаете, мы в гимназии, между прочим, изощрялись в подыскании таких слов, как, например, «настурция», и друг у друга спрашивали: «Почему «настурция», а не «васперсия»?» Нам это казалось очень остроумным.

«Заперлись от меня на ключ», — понял Костя и стиснул зубы. Гонобобелем, как известно, называют лесную ягоду голубику, так что «гонобобелица» являлась продуктом Толиной игривой фантазии.

Марии Ильиничне Костя ничего не говорил, чтобы ее не обеспокоить. Сам же надумал из редакции уходить.

Но его направил в газету ЦК, нельзя было уйти самовольно. Афонин посоветовал сходить к Сталину и рассказать о создавшемся положении. Может быть, ЦК найдет нужным использовать Пересветова как-то иначе или разрешит засесть за учебу, ради которой он поступал в институт.

Масла в огонь подлил Окаёмов. Он передал Скудриту слова Шандалова, что Скудрит, Флёнушкин и Пересветов будто бы отшатнулись от Бухарина «по непринципиальным соображениям», из-за боязни «впасть в уклон». Это пахло намеком на карьеризм. Скудрит закипел обидой и заявил, что пойдет к Сталину вместе с Костей.

Пересветов был разобижен не меньше. В его сознании не укладывалось, как мог Виктор, так хорошо его знавший, приписать ему непринципиальность? Это роняло в Костином мнении самого Виктора. Костя не знал, что ему больнее, — личная ли обида или разочарование в товарище, с которым целых два года прожили в дружбе.

Глава шестая

1

В райкоме, за работой, Олина боль отпускала ее, словно пересыхало, обрастая корочкой, сердце. Начинало казаться, что перенести можно даже Костин уход. Но стоило вернуться домой, как сердце снова сочилось и истекало болью.