Круча

Костя сидел оцепенелый. Он ничего не понимал. То, что он выслушал, в его глазах никак не вязалось ни с линией ЦК, ни с собственным поведением Бухарина за последний год. Наконец, не вязалось это и с его, Костиной, недописанной статьей…

Дверь приоткрылась, показалась голова Марии Ильиничны.

— К вам можно?

— Конечно!

Она закрыла за собой дверь и бесшумными мелкими шажками подошла к столу.

— Что у вас здесь произошло? — спросила она, не откликаясь на Костино приглашение сесть и впиваясь в него глазами.

— Он мне прочел сейчас одну свою записку. А что? Он сказал что-нибудь?

— Он вошел, снял кожанку, бросил на диван и вдруг говорит: «Ай да Костя!» Я спрашиваю: «Что Костя?» Он отвечает: «Ничего, Мария Ильинична, это я так». Может быть, он не хочет, чтобы я знала про эту записку?

— Он подал ее уже в ЦК. Не думаю, чтобы от вас он стал скрывать, если прочитал мне… Я сказал, что в корне с ней несогласен. С этой запиской.

— Что в ней такое?

Костя развел руками:

— Фактически лозунг свободы течений в партии. Или только внутри ЦК, — я мог недопонять, он читал быстро. Я просто не понимаю, откуда это у него? То есть он мотивирует желанием смягчить внутрипартийную борьбу, а фактически предлагает ее обострить, узаконив перманентную дискуссию. Насколько я уловил, речь у него идет именно о разных идейных течениях, а не о праве на деловую критику, которое гарантировано Уставом партии…

Костя передал ей выражение «Лейбор парти».

Мария Ильинична покачала головой. С минуту она продолжала пристально вглядываться в Костю, плотно сжав губы и словно его не видя.

— Вы думаете, это может повести к новым столкновениям в ЦК?

— Не знаю, — отвечал Пересветов. — Но я лично с ним согласиться не могу.

Мария Ильинична кивнула, как о само собою понятном.

— Вечно у него какие-нибудь заскоки! — озабоченно промолвила она. — Не одно — так другое…

Она вышла явно удрученная.

6

Костя с большим трудом осилил в этот вечер свою статью и перед уходом зашел в кабинет Марии Ильиничны. Бухарин, в теплой синей толстовке, писал за столом, у лампы с зеленым абажуром. На вошедшего он взглянул мельком, не переставая писать. Когда Костя, пошептавшись с Марией Ильиничной о делах, стал прощаться, Бухарин, не поднимая головы, бросил:

— Всего хорошего.

Костя уходил в подавленном настроении. Никакой вины он за собой не чувствовал. Честно высказал мнение, которое у него спросили. Может быть, он неправ, — уловил что-нибудь не так при быстром чтении, — но почему же Бухарин даже не поинтересовался доводами, едва услыхал, что с ним несогласны? «Потом поговорим»…

«Неужели это начало новой политической распри? — тревожился он. — Ведь и Марии Ильиничне пришла в голову эта же мысль. Неужели распри так вот и начинаются?..» Чтобы ответить на эти вопросы, ему не хватало политического опыта.

Холодный, порывистый ночной ветер завывал в пролетах колокольни Страстного монастыря. Дул Косте в спину, подшибал колени полами пальто. По голому асфальту змеились струйки звенящего сухого снега. Неуютно было на московских улицах в этот час.

От Страстной площади до Охотного ряда, по Тверской, Пересветов не встретил ни души. За углом, на Моховой, женщина с трудом шла по занесенному снегом тротуару, наклонясь в сторону ветра. Она испугалась неожиданно появившегося рядом с ней человека и, отшатнувшись, села в сугроб. Бормоча извинения, Костя помог ей подняться. Тогда она засмеялась и назвала его по имени.

Это Уманская возвращалась из Малого театра, где только что закончился спектакль.

Пересветов был слишком расстроен, чтобы поддерживать какой-то разговор, да и сугробы мешали идти рядом, ветер не давал говорить. Свернув на Воздвиженку, оставили ветер за домами. Лена поскользнулась на гололеде, и Костя ее взял под руку.

— Вы без перчаток? — заметила она; Костя часто их забывал дома. — Дайте руку… — Уманская взяла его ладонь в свою, в шерстяной перчатке, и накрыла другой рукой. — Вы что-то не в духе?

Не вдаваясь в подробности, он объяснил, что расстроен неожиданно возникшими разногласиями с редактором. Елена одобрила, что он высказал Бухарину свое мнение в лицо. Ей непонятно было, что заставляет его беспокоиться.

— Так всегда на работе, по-моему: один одного мнения, другой другого, но дотолковываются и работают дружно.

Костя возразил, что спорный вопрос очень серьезен, а с ним не захотели разговаривать. Впечатления свои он излагал сбивчиво, они казались Лене чересчур субъективными, и она старалась его успокоить.

Проводив Уманскую до дому и попрощавшись, Костя переулками выбрался на Садовое кольцо. По настоянию Лены, он взял ее перчатки. Они были почти впору и сохраняли тепло ее рук.

7