Крученых против Есенина

…И не обмытого меня
Под лай собачий похоронят…

…Догорит золотистым пламенем

Из телесного воска свеча
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двеннадцатый час.

Как будто дьячек вздумал стихи писать!

Панихидный справлялся пляс…

Замечательно, что не только собственное будущее поэта представляется ему похоронно-мрачным, но и будущее всего окружающего.

Почти в одних и тех же выражениях он пишет и о себе:

И меня по ветряному свею
По тому ль песку
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.

И про старую, обреченную на смерть корову:

– Скоро на гречневом свее
С той же сыновней судьбой
Свяжут ей петлю на шее
И поведут на убой.

И все животные у Есенина, в соответствии с его настроением, – жалостные, нездоровые, слезливые и умирающие (и корова, и лисица, и собака). Так Есенин, не сумевши найти жизненной радости внутри себя, не сумел увидеть ее и во внешнем мире. И так неприветливо, мрачно и страшно вокруг, что другого объяснения всему этому не придумаешь, кроме:

Запугала нас сила нечистая,
Что ни прорубь – везде колдуны.

А под конец жизни Есенина «нечистая сила» окончательно осмелела, вылезла из проруби, воплотилась в образе Чорного человека и в этом виде «запугала» поэта, в буквальном смысле слова, – до смерти. Но еще раньше везде чудилась эта смерть поэту:

В роще чудились запахи ладана
В ветре бластились (?) стуки костей.

И сам Есенин чувствует, что он попал в замкнутый круг самоубийственной безнадежности:

Я знаю…
Не вылечить души…
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать не то, что дал…

Во всяком случае Есенин дал в своей поэзии не то, что следовало дать современному читателю. Это иногда понимал сам Есенин, понимала это и критика. Вот что пишет о Есенине, например, П. С. Коган в книге «Литература этих лет».

– «Нет поэта, более далекого тому, чем наполнен воздух современности… Он (Есенин) знает, что ему не уйти от этого (старого) мира».

Впрочем, Коган объясняет мрачность образов Есенинской поэзии исключительно тем, что Есенин, мол, в своих стихах изображает старую деревню, гибнущую в борьбе с городом. Отчасти это, пожалуй, верно, но лишь отчасти. Дело в том, что мрачность поэзии Есенина объясняется не только этим. Есенин носил «Чорный призрак» внутри себя. Психика поэта была окрашена мрачностью и болезненной безнадежностью. Поэтому деревня ли, город ли, борьба ли, примирение ли – ему, в сущности, все равно: везде смертная тоска, увядание, гибель; и в полдень, среди жатвы, он видит катафалки.

Бродит чорная жуть по холмам.

Эта «чорная жуть» не из внешнего мира вошла в стихи Есенина. Наоборот, он ее, как и свое настроение, привносит во все изображения внешнего мира. Этого, обыкновенно, критика не замечает или старается не замечать. А жаль: только таким путем, какой мы наметили в настоящей работе, можно объяснить темные стороны творчества Есенина; только приняв во внимание бредовую технику поэта и разобравшись в ней, можно понять, как он под конец жизни пришел к «Чорному человеку» и к самоубийству.

А это стремление у Есенина неистребимо. Сначала оно проявляется только в стихах. Впоследствии факт литературный становится фактом реальным. Иначе и быть, пожалуй, не могло: в стихах проявляются скрытые пружины психики поэта; рано или поздно эта тенденция должна была прорваться в действительность.

– «Число людей, у которых действует с известной силой тенденция к самоуничтожению, гораздо больше того числа, у которых она одерживает верх… и там, где дело доходит до самоубийства, там… склонность к этому имеется задолго раньше, но сказывается с меньшей силой или в виде бессознательной и подавленной тенденции» – вот что пишет по интересующему нас вопросу проф. З. Фрейд в книге «Психопатология обыденной жизни».

Есенин, к несчастью, оказался из тех людей, у которых тенденция к самоубийству в конце концов одержала верх. Но предварительно она укреплялась и росла в сфере бессознательного, прорываясь в темах и образах стихотворений Есенина.

Таким образом, ничего случайного нет в том, что поэт оказался пророком, предсказывая себе самоубийство.