Круг. Альманах артели писателей, книга 5

Я видел, как со стороны Адмиралтейского проспекта выехал верхом на площадь сам Николай Павлович. Как только он приблизился к забору, окружавшему Исаакий, оттуда раздались крики и брань рабочих и в царя полетели поленья. Одно полено ударило по ноге лошадь, на которой сидел государь, и она шарахнулась в сторону. Тогда Николай Павлович сделал воль-фас, лошадь заплясала, он повернул ее и поскакал назад.

Из каре раздался залп, но стреляли, кажется, в воздух, еще не веря, что будет кровь. Рискуя попасть под выстрелы, я пошел прямо на каре. Вокруг памятника Петру стояли московцы, а рядом гвардейский экипаж.

Когда я вплотную подошел к инсургентам, чья-то дружеская рука меня приветствовала. Я поднял глаза и увидел Рылеева. Он был в солдатской перевязи, с сумкою и ружьем. Я не успел с ним перекинуться ни единым словом. Раздался крик, и я увидел, что прямо на каре, с обнаженными палашами скачут конногвардейцы.

Большие лошади скакали как-то странно, тяжело, сбиваясь в кучу, пугаясь, должно быть, гололедицы. Ветер свеял последний снег.

Московцы дали залп, и я видел, как иные всадники, замотавшись, повисли на седле, а иные уже валялись на мостовой. Но несколько конногвардейцев продолжали скакать на нас, крича. Я невольно сжал крепко мой кинжал. В это мгновение я почувствовал, что надо мною горячая, показавшаяся мне огромной, лошадиная морда и поднятый высоко палаш. Я отшатнулся и тотчас же и лошадь, и всадник грохнулись около меня на обледеневшие камни. Худо сознавая, что делаю, бросился я на опрокинутого конногвардейца и, споткнувшись, упал ему коленами на живот. Я видел, как он силится освободить прижатую к земле правую руку, и вдруг мои глаза встретились с синими, с поволокой, его глазами, теперь широко раскрытыми от испуга. Я узнал Гудалова. Тогда я изо всех сил ударил его кинжалом в бок и почувствовал, как под моими коленами судорожно дернулся его живот.

Я худо помню, что было дальше. Кажется, были еще атаки кавалерии. Потом заблестели прямо перед нами жерла орудий. Потом картечь. Потом страшное ночное небо и люди, как призраки…

С. Клычков Два брата

Отрывок

НЕПОМЕРНАЯ ПЛОТЬ.

И сам-то я знаю, что стар и во многом уже не разумен!..

Знаю и то хорошо, что доброй половине никто не поверит, зло посмеется и отвернется презрительно, как от небывальщины и старины, как отворачивается девушка от стариковских глаз, в которых вспыхнул при встрече запоздалый затаенный огонь…

Ин все равно не повадно: темно у меня в избе и в глазах у меня потемнело!..

Вижу я только, как прислонившись у печки ухваты и клюшки, широко разинули рты, как у двери у самого входа, где висит рукомойник, большая лохань выставила в темь оба уха, как молочная шайка в углу, над которой нагнулся неразумный телок, выпятила настороженное ухо:

Не будете вы меня слушать, так я нагуторюсь и с ними!..

* * *

В то время плохо совсем приходилось мужикам, отбившимся от православного стада…

Все веры, кроме единой, — вера — венец государства, — были неправые и всякий, без особой различки, кто не по леригии шел, прозывался столовером, хотя и был христианского роду и за столом трапезовал, как и не все же… только со своею посудой… Да экая важность…

Это уж больше так — столоверы! — для ради насмешки перекобылили мирские попы…

Дело не в прозвании: сами столоверы тогда были другие!..

Теперь-то у них все сошлось, можно сказать, к пустякам: что правильнее троеперстие, али щепоть и как угоднее богу возглашать: веков, али веком?.. Правду сказать: пустая это и зрячая штука, что же бог те выходит: дурак!..

Из-за одного из-за этого нечего зря лезть на рожон… вера в человеке гораздо глубже сидит!.. Как перекрестишься, и как возгласишь — не все ли это равно… Вон теперь как пошло: совсем лба не крестят… И тоже, пожалуй, что и это не в счет, потому: в делах веры важит больше не то, что в рот, а… что изо рта…

Сказано же: аще бога любит, а брата… норовит за воротки… что тому бывает… То-то!..

У стариков, во многом, если хорошо и умно рассудить, была куда голова больше на месте, чем теперь у какого-нибудь бородача, который скулит об изгнании веры, ему бы, вишь, только с тарелочкой по церкви ходить да собирать в нее божьи слезки — мужичьи гроши!..

Полно-ка, вспомни, как инакую веру гнали, было время, сами попы: поличные да десятские, словно разбойника, посмотришь, поймали, с душегубами настоящими вместе в Сибирь на поселение ссылали, кто им в раскосок шел да в разрез про бога говорил, а все отчего… были злы и глупы!..

Вера в человеке — весь мир!..

Убить ее никогда ничем не убьешь!.. Разве вот сама она сгаснет, как гаснет лампада, в которую набьются с ветра глупые мухи, летя из темноты на лампадный огонь… как сгаснет может и… мир!..

* * *

Много с самой ранней поры передумал Спиридон Емельяныч с братом Андреем о вере…

Самое главное: вера без дел?.. Вот вопрос!..