Круги Данте

― Говорят, кто-то уже изобрел магические стекла, которые могут возвратить зрение даже слепым. Вы слышали об этом? ― продолжал говорить слуга. ― Я задаюсь вопросом, возможно ли такое?

Действительно, по Италии бродили несколько нарядных стекольщиков, способных увеличивать изображение всего, что находится далеко от них. Данте знал их, держал эти стекла в руках и перед глазами, хотя и не хотел говорить об этом.

― Я тоже слышал такие рассказы, ― решился Данте на неопределенный ответ.

Слуга наклонился. Он измерил высоту кровати, извлек своего рода трость с ручкой, которую растянул до другой стороны. Потом он похлопал по одеялу, так что поднял два столбика пыли.

― Даже если это правда, ― произнес слуга, ― то как же быстро бежит время! Дьявольски! Однако всегда говорят, что прежние времена были лучше.

Данте молчал. Он сам был из тех, кто утверждал это.

― Но, ― продолжал слуга, ― когда я был молод, старики говорили то же самое… а когда они были юными, несомненно, их деды говорили то же… Если мы продолжаем все еще смотреть назад, только Богу известно, когда в действительности наступят лучшие времена. И кроме того, ― добавил он с хитрой улыбкой, ― в поисках этих лучших времен мы можем вспомнить 1000 год. Но это время должно быть на самом деле плохим, потому что люди думали, что скоро конец света, а конец не наступил. Тайна, ― заключил он, покачав головой, ― настоящая тайна.

Данте засмеялся над любопытными замечаниями этого человека.

― Но, ― сказал слуга, немного смутившись, ― возможно, вам надоела моя болтовня.

― Нет, совсем нет, ― успокоил его Данте. ― Как тебя зовут?

― Кьяро ― имя, которое мне дали при крещении. Хотя все зовут меня Кьяккерино, ― ответил слуга с улыбкой, начиная перетряхивать одеяло. ― Вот так дела обстоят.

― Ты долго служить графу? ― спросил Данте. Его рассмешило это имя, которое характеризовало слугу как человека болтливого и любящего сплетни ― поэт разгадал игру слов.[42]

― Нет, мессер, ― ответил Кьяккерино. ― Я служу коммуне. Сколько я себя помню. После несчастия под Монтаперти[43] до приезда графа Гвидо Новелло во Флоренцию работы было мало, ― сказал слуга задумчиво, прерывая свою работу. Потом он вернулся к поднятому гагачьему пуху и снова заговорил: ― Но я флорентиец, вот так. В добрые и дурные времена, ― произнес он с улыбкой. ― Во Флоренции я вырос, здесь и умру… Знаете, прах к праху.

Кьяккерино болтал, как хитрый шарлатан. Данте понимал, что никакое прозвище не подошло бы ему так же хорошо, как его имя. Как только гость давал слуге повод, его язык распускался и болтал без устали. В этом были свои преимущества ― возможность получать сведения, не выходя из комнаты, хотя, чтобы оценить информацию, следовало отделить зерна от плевел.

― У графа есть собственные слуги, ― продолжал Кьяккерино, ― но многих предоставляет коммуна, их назначение любезно одобряет граф, широкой души человек. По правде говоря, коммуна не очень любит наместника короля, ― добавил он, подмигивая.

Данте заметил, что Кьяккерино был одарен завидной проницательностью ― преимущество плутовства. Похоже, слуга понял, что гость ― известный человек, судя по его скупым словам и достоинству, присущему придворному. Данте искренне нравилось говорить с этим человеком.

― Тогда ты должен многое знать о Флоренции, ― произнес поэт.

― Да, не сомневайтесь, ― подтвердил Кьяккерино. ― Невероятно многое, в этом все уверены, а больше остальных моя святая жена, ― сказал он насмешливо. ― И они правы. Для чего еще нужен такой невежа, как я, если не для таких вещей?

― Хорошо, ― произнес Данте, он пребывал в хорошем настроении, ― философ сказал, что все люди по натуре тянутся к знанию.

Кьяккерино удивленно посмотрел на него.

― Аристотель, ― непринужденно пояснил поэт.

― Ну, тогда он, безусловно, прав, этот Ориосто Тель, ― обрадовался Кьяккерино. Данте не пытался поправить его. ― Хотя многие вещи, которые тут происходят, очень грустно узнавать и помнить, ― добавил слуга печальным голосом.

― Например? ― спросил Данте, очень заинтересованный возможным исходом этой беседы.

― Ну… ― заколебался Кьяккерино, словно подыскивал слова. ― Я не понимаю ничего в том, что называют политикой… Я не сомневаюсь, что, благодарение Богу, наши правители делают все необходимое. Но мне кажется, что изгонять столько людей из своей земли ― недоброе дело. В последний раз больше тысячи человек покинули Флоренцию, ― добавил он тихо, почти доверительно.

Несмотря на преувеличение, эти слова вызвали в Данте надежду на простой народ, хотя речь шла о тех, кто не имел ни голоса, ни прав в принятии государственных решений. Возможно, однажды народ обретет силу и получит необходимый толчок, чтобы воспрепятствовать этим кровавым событиям, порождающим столько страданий.

― У тебя есть друзья среди тех, кого изгнали? ― спросил Данте.