Круглая Радуга (ЛП)

Вчера случился хороший день. Нашли ребёнка, живого, маленькая девочка полузадохшаяся в клетке убежища Морисона. Пока сбегали за носилками, Слотроп держал её маленькую руку, синюю от холода. На улице лаяли собаки. Когда она открыла глаза и увидела его, первое, что сказала: «Жвачка найдётся, друг?» Два дня под завалом, без жевательной резинки—всё, что он мог предложить Гладкий Вяз Тэя. Он чувствовал себя идиотом. Прежде чем её унесли, она всё равно поцеловала его руку, её рот и щека в свете фонариков холодные как иней, город вокруг сразу обернулся огромным заброшенным холодильником, запах кислятины и никаких тебе больше сюрпризов внутри, никогда. И тут она улыбнулась, совсем слабо, и он понял, что именно этого и ждал, ух-ты!—улыбка Ширли Темпл, которая сразу перечеркнула всё, среди чего они её нашли. Глупее не придумаешь. Он телипается на оконечности лавины своего рода, 300 лет янки на западных болотах, и не способен ни на что помимо хрупкого перемирия с их Провидением.

Разрядка напряжённости. Каждая из руин, которые он ежедневно обшаривает, это проповедь о суетности. Недели за  неделями, но ни малейшего осколка ни одной ракеты, показать насколько непередаваем акт смерти… Духовное Продвижение Слотропа: мирской Лондон его просвещает: заверни за любой угол и окажешься внутри параболы.

У него появилась навязчивая идея ракеты, на которой написано его имя—если они и впрямь решили его кончить («Они» охватом своих возможностей далеко  выходят за пределы нацистской Германии), то это самый надёжный способ, и им ничего не стоит написать его имя на каждой, верно?

– Да такое может пригодиться,– позабавлено взглядывает на него Тантиви,– крутой финт, особенно перед наступлением, знаешь, просимулировать что-то в таком роде. Полный верняк. Назови это «боевая паранойя» или типа того. Но—

– Кто симулирует?– закурил сигарету, встряхивает чубом в дыму,– блин, Тантиви, послушай, не хочу тебя расстраивать, но… я уже переслужил четыре года, пойми, это может случиться в любой момент, в следующую секунду, сейчас, враз… блядь… просто нуль, просто и того меньше… и...

Нет ничего, что он бы мог посмотреть, пощупать руками—вдруг газы, взрыв, а после никаких следов… без предупреждения, Слово тебе на ушко, а дальше вечная тишь. Помимо неуловимости, помимо грохота и грома небес разверстых,  это полное  издевательство и ужас перед обещанной ему, с Немецкой стопроцентной точностью, смертью, которой смешны тихие подначки Тантиви… нет, это не пуля с плавниками, Асс… не Слово, не то Слово, что разрывает день к чертям...

Случилось это в пятницу, вечером, в прошлый сентябрь, сразу после работы направлялся к станции Подземки на Бонд-Стрит, голова занята предстоящим уик-эндом и его двумя морячками из Морской Службы Гражданской Обороны, те самые Марджори и Норма, которых надо держать по раздельности, чтоб не узнали друг про друга, и в тот момент, когда он сунул палец в нос вытащить козявку, вдруг с неба, за много миль позади  него, memento mori  резкого мощного взрыва, докатился как громовой раскат. Ну не совсем гром. Через пару секунд, но уже спереди, шарахнуло вновь: чётко и громко, над всем городом. Взят в скобки. Не робот-бомба, и не Люфтваффе. «И не гром»,– удивился он вслух.

– Какая-нибудь блинская газомагистраль,– женщина с коробкой для ланча, с глазами припухшими после рабочего дня над машинкой, задела его локтем, проходя мимо.

– Нет, это Немцы,– её подруга всколыхнула свои блондинные кудряшки под клетчатым головным платком и отмочила жуткий номер: вскинула ладони к Слотропу,–  по нему целили, Немцы обожают толстых, пухленьких Американчиков.– Тут она ущипнула его щеку и подёргала туда-сюда.

– Привет, шикарная,– сказал Слотроп. Её звали Синтия. Он успел взять её номер телефона прежде, чем она помахала по-ка, уносимая волнами  толпы часа пик.

Это был один из лондонских великолепно железных дней: тысячи дышащих труб соблазняли  жёлтое солнце, завлекали бесстыже. Такой дым, он больше чем дыхание дня, больше чем мощь темноты—это имперское присутствие преисполненное жизни, движения. Люди пересекали улицы и площади, направляясь во все стороны. Автобусы пробирались, сотнями, по длинным бетонированным мостовым завозюканным годами безжалостной эксплуатацией на износ, в серое марево, жирно-чёрное, красно-свинцовое, алюминиево-бледное, меж груд обломков высотою с двухэтажки, вписываясь в повороты к магистралям, где битком  военных колонн и других высокорослых  автобусов, грузовиков с брезентовым верхом, велосипедов и авто, у каждого тут своё назначение и своя точка старта, всё плывёт, иногда голосует, и над всем над этим загазованная руина солнца посреди дымовых труб, аэростаты противовоздушных заграждений, линии электропередач и печные трубы, коричневые, как старинные деревянные панели в домах, коричневость темнеет, через минуту обратится чёрным—наверное, истинный момент заката—вот ваше вино, вино и отдых.