Круглая Радуга (ЛП)

Представитель: Нет, даже и не это. Мнения, даже в самом начале, разделились. Это оказалось одной из наших фатальных слабостей. [Я уверен вам хотелось бы услышать про наши фатальные слабости.] Некоторые называли его «поводом». Другие чувствовали, что он являлся истинным, один-к-одному, микрокосмом. Микрокосмисты, как вам должно быть известно из стандартных пересказов, сорвались в преждевременный старт. А мы—это была очень странная форма преследования еретиков, честное слово. Через Нижние Страны, летом. Оно велось в полях ветряных мельниц, в болотах, где было слишком темно, чтобы хорошенько прицелится. Вспоминаю случай: когда Кристиан нашёл старый будильник, и мы ободрали радий, чтобы покрыть цепочки спуска воды. Они светились в сумерках. Вы видели такие запирающие пробки, руки характерно собраны в паху. Тёмная фигурка с люминесцирующей струёй, что падает на землю метров за пятьдесят… «Явление, ссущее», это стало дежурной шуткой среди обучающихся. Заеложена до блеска по всему Ракетен-Штадту, можно сказать... [Да. Круто сказано. Я выдаю их всех… самое худшее, мне известно что нужно вашим редакторам, что в точности им нужно. Я предатель. Ношу это в себе. Ваш вирус. Распространяемый вашими неутомимыми Тифозными Мэри, что шатаются по маркетам и станциям. Нам таки удалось устроить засаду на некоторых из них. Мы однажды застукали нескольких в Подземке. Это было ужасно. Моя первая кровь, моё посвящение. Мы гнались за ними в туннелях. Прямо-таки чувствовали их страх. На развилках туннелей нам оставалось полагаться лишь на обманчивую акустику Подземки при выборе. Легко было заблудиться. Освещения почти никакого. Рельсы отблескивают, как с ними бывает на поверхности дождливыми ночами. И тот шёпот тогда—тени, что дожидались, изломанно крючились на станциях ремонтников, лежали вдоль стен туннелей, следили за погоней. «Конец лишком далеко»,– шептали они,– «Вернись. На этой ветке нет остановок. Поезда пробегают и пассажиры проезжают мили глухих горчичных стен, но остановок нет. Это затяжной проезд в половину дня...» Двое из них скрылись, но мы взяли остальных. Между двух станционных отметок, жёлтым мелом по годам смазки и проездов, 1966 и 1971, я вкусил свою первую кровь. Вы хотите и это вставить?] Мы пили кровь наших врагов. Поэтому Гностики такие на вид измождённые. Таинство Евхаристии на самом деле в том, чтобы пить кровь врагов. Грааль, Санграаль, кровавый двигатель. С чего ещё его скрывали бы так свято? Зачем почётному чёрному караулу ехать через полконтинента по разнесённой в щепы Империи, каменный день за зимней ночью, всего лишь приложиться к сладкому краю убогой кружки? Нет, они несли смертный грех: поглотить врага, вниз в скользкие соковыделения, чтобы разошлось по всем клеткам. Ваш официально определённый «смертный грех», вот зачем. Грех против вас. Раздел в вашем уголовном кодексе, всего-навсего. [На самом деле грех на вас: запретить такое единение. Провести ту черту. Объявить нас худшими, чем враги, которые вообще-то увязли в тех же областях дерьма—сделать нас чужаками.

Мы пили кровь наших врагов. Кровь наших друзей мы смаковали.]

Экспонат Т-1706.31, Фрагмент Нижней Рубахи, Собственность Флота США, с коричневым пятном, предположительно крови, от низа слева к верху справа.

Не включён в Книгу Памятных Вещей данного приложения. Кусок ткани был передан Слотропу Моряком Бодвайном, однажды ночью в Баре Чикаго. По-своему, тот вечер явился повторением их первой встречи. Бодвайн, дымящийся толстый косяк засунут под струны на грифе гитары, горестно поёт песню, отчасти Роджера Мехико, отчасти некоего безымянного моряка, что застрял в Сан-Диего военной поры.

На прошлой неделе я бросил тортом в чью-то Маму,

На прошлой неделе вкоромыслил гулянку себе по уму,

Последне’, что помню, 6:02 верезжал над моей головой,

А мож’ то даж’ был уж’ 11:59…

[Припев]:

Слишком много обвязанных цепью оград вечерами,

Слишком много людей дрожат под дождём,

Мне сказали, ты всё же заводишь ребёнка,

И вряд мне когда доведётся побыть с тобою вдвоём.

Иногда мне охота обратно на север,

Иногда на восток мне охота, проведать родню…

Иногда я уверен, что мог бы почти быть счастливым

Если б знал, ты меня вспоминаешь, хоть раз на дню...

У Бодвайна есть пищик-сирена того типа, ради которых ребятишки посылают крышки от коробок с кашей, ловко вставленный себе в жопу, так что он может запускать его, всякий раз пёрданув с определённой магнитудой. Он здорово наловчился перемежать свою музыку этими выперднутыми УУИИИИииии, теперь работает над тем тем, чтобы они звучали в правильной тональности, новейшая рефлективная дуга, ухо-мозг-руки-жопа, и возвращение в невинность тоже. Толкачи в эту ночь все торгуют малость тормознуто. Сентиментальный Бодайн думает это оттого, что они слушают его песню. Может и слушают. Вязанки свежих листьев Коки, только что из Анд, превращают заведение в какой-то гулкий Латинский склад, накануне революции, которая никогда не наступит ближе, чем дым грязнящий небо над тростниками, иногда, в долгие кружевные послеполудни у окна...