Круглый дом

Мама с утра была на ногах. Она хлопотала по дому, чистила, мыла, деловито перемещаясь с муравьиной стремительностью. Потом, выбившись из сил и бросив начатое дело, со вздохами валилась на стул. Потом опять вставала и опять суетилась, бегала взад-вперед, от холодильника к плите, от плиты к морозильному шкафу. Она уже не казалась хрупкой тростинкой. После ее долгой апатии такая бьющая через край энергия немного смущала. Она с места разогналась до ста миль в час, и это казалось чем-то неестественным, хотя отец вроде был доволен и стоял у нее на подхвате, доделывая за ней начатое. На меня они не обращали внимания, и я просто ушел.

Теперь, когда этот гад сидел в камере предварительного заключения и дело завертелось, я ощутил некую легкость. Я снова мог стать тринадцатилетним подростком и наслаждаться летом. И я был рад, что бросил работу на заправке. Я летел на велике, как на крыльях.

Дом Каппи, окруженный массой каких-то недоделанных штуковин, находился в трех милях от городского поля для гольфа. Поле для гольфа вклинивалось на территорию резервации, и это обстоятельство долгое время служило поводом для разногласий между муниципалитетом и советом племени, до разрешения которых было еще далеко. Имел ли совет право отдавать в аренду гольф-клубу землю племени при том, что поле для гольфа было продолжением резервации и приносило львиную долю доходов не-индейцам? А кто бы нес ответственность, если бы гольфиста во время игры ударила молния? Если все подобные вопросы приходилось решать отцу, то я об этом не знал, но у нас считалось само собой разумеющимся, что индейцев следует принимать в гольф-клуб бесплатно, чего, конечно, им не разрешалось. Иногда мы с Каппи подъезжали на великах к полю и искали потерянные в траве мячи, которые намеревались продавать тем же гольфистам. Теперь, правда, когда я предложил Каппи этим заняться, он сказал, что надо придумать что-то другое, но он сам не знал, что именно. И я не знал. Мы поехали к Заку и встретили там Энгуса. Итак, нас было четверо.

На ближайшем к городу берегу озера стояла церковь – или, говоря точнее, церковь загораживала проход к берегу. Церкви принадлежала дорога к пляжу, и ее перегораживали проволочные ворота, запиравшиеся на замок. За воротами виднелись столбики с объявлениями, запрещавшими употреблять алкоголь, нарушать границы владения и много еще чего. На католическом берегу стояла побитая ветрами и дождями статуя Девы Марии в окружении камней. Статуя была вся увешана четками, среди которых были и четки Энгусовой тетушки Стар. Из-за этих самых четок, думаю, мы считали, что имеем полное право там находиться. Ну и, конечно, коль скоро эту землю отдали церкви в разгар наших бедствий, когда Нанапуш убил старую бизониху, мы не только обладали правом пользоваться этой землей, но фактически владели и землей, и церковью на ней, и статуей, и озером, и даже домом отца Трэвиса Возняка. Мы владели кладбищем на холме за домом и чудной дубравой, обступавшей старые надгробия.

И вот однажды, когда мы беззастенчиво вторглись на своих великах на эту территорию, которой то ли владели, то ли нет, и, лихо преодолев проволочные ворота, помчались к пляжу, нам встретилась группа «Молодежь встречает Христа», или МВХ.

Мы заметили их, когда проезжали мимо: ребята сидели по-турецки кружком на дальнем краю скошенного поля. С первого взгляда я сразу заметил, что в группе много ребят из резервации, с кем-то я был знаком, а незнакомые были, наверное, видимо, летними волонтерами из католических школ и колледжей. Мне уже доводилось видеть группы таких волонтеров в ярко-оранжевых футболках с изображением черного сердца Христова на груди. Многие, кто заговаривал с ними, уже были новообращенными католиками, что, вероятно, вызывало у волонтеров разочарование. Как бы там ни было, мы промчались мимо них, бросили велики у причала, а сами прошли через береговые заросли в укромный уголок пляжа, где нам было спокойнее.

– Давайте спрячем штаны, – предложил Энгус, – на тот случай, если кому-то вздумается стащить нашу одежду.