Круглый год

Это была калуга. Она ударилась об лодку головой. Очумев, слепо кружилась сверху реки. Если нацеливалась в мою сторону, я уходил подальше: чего доброго, ринется на лодку и накрошит щепок. Ложилась набок калуга, я останавливался рядом; когда погружалась в глубину, было мучительно ждать, где она вынырнет. Не проломит ли лодку!

Почему калуга не заметила меня? Наверно, гналась за толстолобом или, сытая, утомлённая охотой, подрёмывала на вечернем солнце? Могла и резвиться: начинался июнь — для калуг самое время икромёта.

Мало-помалу калуга образумилась и скрылась под водой.

И снова тихо. Поблёскивала река; враскачку летали чайки. Я нагонял далёкий остров.

Лет двадцать назад, как и тигроловы, на Амуре были в доброй славе калужатники — хваткие бородачи. Зимой они перетягивали бечеву подо льдом поперёк русла, навязывали на бечеву снасти — крючки толщиной в палец, а между крючками из светлой жести поплавки — и затягивали самолов под лёд.

Калуга забавлялась поплавками — трогала носом, пошевеливала хвостом. Играла она до тех пор, пока не впивался в неё крючок. Как вонзался, тут калуга начинала буянить и ловилась ещё на дюжину крючков.

Проверять снасти приходили целым селом, выдалбливали обширную прорубь. Калужатники «осаживали» рыбину: смирную подтягивали к себе, лихую сноровисто отпускали. Думали и работали в лад. Мороз сорок градусов, а калужатникам жарко. Наконец подводили к проруби усталую рыбину, накидывали на тонкое запястье хвоста петлю, продёргивали верёвку через жабры. Толпа зевак — взрослые и ребятишки — вытаскивали калугу на лёд.

Потом до глубокой ночи светились лампы в домах. От старого до малого лепили пельмени, намораживали по кулю. То-то удобно, когда наедут гости и надо мигом приготовить на стол!

Двадцать лет запрещалось ловить калугу: сильно убавилось её в Амуре. Теперь она расплодилась. Да вся будто из инкубатора, одного размера и веса — четыреста килограммов. Даже защитники природы говорили: пора ловить калугу. Когда слишком много её, тоже вредно. Она поедает другую рыбу: щук, верхоглядов, сазанов, кету...

Однако запрет ещё продлён: ведь калуга мечет икру с двадцати лет. А рыбина в четыре центнера — юнец, нельзя трогать. Пускай даст приплод, тогда и ловить можно.

Живёт калуга сто лет и весом бывает в тонну. Ни в одной реке мира нет такой рыбины, только Амур славен ею!

Лодка нагоняла остров-баржу. Ничто не мешало мне думать о калуге. Вспомнил: и на махалку — подлёдную блесну — ловятся игривые калужата. Если на блесне один-два крючка, для них не опасно. Наколятся и убегут. Но «краб» — шесть крючков — держит крепко. Калужонку в три пуда не уйти. Поймается вместо ленка или тайменя калужонок, надо отпустить. Однако не каждый рыбак отпускает. Вот и дежурят на льду дружинники да милиция.

Остров приблизился и точно полетел на меня, крутояром задирал мутную воду, вздымался к небу.

В затишье, у скатного берега, весельная лодка и четверо мужчин. Я хотел с разгона выскочить на берег, но помешала капроновая верёвка — зацепилась за мотор. Верёвка дёргалась — в реке бурлило.

Мужчины привязали калугу.

— А чего она путалась под ногами, — нехотя сказал мне высокий, с рыжей бородёнкой.— Бросаем сеть на сазана, она лезет, калуга. Пришлось привязать, пускай не мешает.

Обросшие, неумытые ловцы обступили меня, ухмылялись. Я легонько толкнул одного, другого, вышел из кольца. Ждал спиной: вот-вот хлопнут. Раз они среди белого дня ловят калуг, меня-то спрячут быстро.

Я залез в их лодку, к вороху сети. Такой сетью не то чтобы калуг ловить, и теплоходу не вырваться. Показал на рыбину:

— Синявка с полтонны будет?

— Примерно так, — ответил бородатый, — но для нас она малёк. Если крупнее не клюнет, придётся эту свежевать.

— Дай-ка закурить. — Я взял папиросу у парня (хоть бы рука не дрожала); просыпая табак, закурил. — Такую тушу — и на четверых! Вы прожорливы.

— Если вякнешь, и тебя съедим, — тихо сказал мне парень.

Мы дымили друг на друга, ловили зрачки.

— Хватит человека разыгрывать, — улыбнулся бородач. — Объясните ему, кто мы такие...

— Судно идёт... — махнул вниз по течению реки один мужчина. — С флажком... милицейский или рыбоинспекторский катер.

Я тоже увидел белые размахи густых брызг, ликовал, словно долго жил на необитаемом острове и наконец-то дождался спасителей.

— Отпустим-ка, ребята, калужонка, а то придерутся, — забеспокоился бородач.

— Кажется, не инспекторский, такой катер есть у речников...

— Отпустим, ребята, — настаивал бородач; ухватился за верёвку, перекинул через плечо. Другие тоже подбежали и потянули калугу на берег. Калуга ворочалась, била хвостом, вспенивая воду.

А катер точно застыл в куржаке волн. Ни с места! Но вот сорвался, шально полетел к нам. Не успел я и глазом моргнуть, как он осел на мели. Трое ринулись к лодкам — моей и рыбаков. Двое очутились возле калужатников.

— Ну, взяли ещё раз!.. — спокойно приговаривал седой, с натужно красным лицом, помогал тянуть за верёвку.

Калуга бесилась, пока не легла брюхом на песок. Легла и ослабела, будто задремала.