Круглый стол на пятерых

— Вы не очень торопитесь?

Он посмотрел на часы.

— Моя дочь меня удивила. Вам этого, должно быть, не понять.

Андрей молчал, готовясь выслушать любые упреки матери.

— Дело даже не в том, что она не зашла к себе домой, — продолжала Иванова. — Наверное, она спешила к поезду… Я знаю, Ася нам обо всем напишет.

— Вас удивило, что она приехала… ко мне? — спросил Золотарев, чувствуя, как трудно ему сдержать данное себе обещание молча выслушать эту женщину.

— Я боюсь вас обидеть, но это так. Ася очень импульсивна, в ней много романтики… Понимаете?

— Нет, — притворился он.

В нем заговорило упрямство. Вопреки его собственному мнению об Асе, ему показалось, что мать хитрит и наговаривает на дочь, надеясь ложной откровенностью остановить их сближение. И странно, что именно сейчас под влиянием слов матери он увидел в Асе качества, о которых раньше не догадывался или просто не думал. Просто не думал, потому что перестал верить в любовь.

— Простите, я не помню, как…

— Елена Алексеевна.

— Елена Алексеевна, вас беспокоит выбор дочери?

— Меня беспокоит каждый шаг дочери. Конечно, в частности и этот шаг… В прошлом году она поступала в институт, прошла по конкурсу, она девочка способная. Мы с мужем получили телеграмму, радовались, понятно, и вдруг она вернулась из Ленинграда, веселая такая, В чем дело? Оказывается, она забрала документы из института, потому что завалили ее подругу, первого математика в школе. Вместе же они поступили в техникум.

Сквозь забор он увидел, как чиркнула спичка на крыльце дома Ивановых. Папа прошел под окнами, обеспокоенно покашлял.

— Лена!

— Я сейчас! — поспешно отозвалась Елена Алексеевна.

В нем хватило рассудительности, подавляя отчаяние, сцепить зубы и молчать. Она еще не сказала ему самого главного, и он ждал. Отчетливо скрипнула дверь. Кашель теперь доносился приглушенно, из сеней. Елена Алексеевна облегченно вздохнула и повернулась к Золотареву.

— Мне почти ничего не удалось добиться в жизни, — продолжала она. — Только дочь родила, одна отрада. Муж у меня добрый и бесхитростный, но он считает, что женщине не обязательно заканчивать институт. И я бросила учиться, хотя, кажется, подавала надежды. Сейчас я смотрю на свою дочь и думаю, что в ее самопожертвовании некого винить, кроме мамы. Я была такой же…

Он не мог удержаться от улыбки. Самопожертвование? Почему-то эта черта ничего не объясняла в характере Аси, хотя девушка безусловно способна на самопожертвование. Уж очень веет от этого слова скорбью, непротивлением и картинной позой. Не слишком ли легкомысленно наделяют люди красивую любовь чертами самопожертвования?

— Но я по праву старшей обязана предупредить…

О да, по праву старшей! По праву старших, прикрывая свою неприязнь к человеку, который плохо начал, люди дают добрые советы, учат осмотрительности, лезут в душу и ничего в ней не видят.

— Вы меня не слушаете? Матери в этих случаях уже трудно отвратить…

— А надо отвратить? — не выдержал Андрей.

Он уперся локтями в колени и сжал виски. Даже в минуты мрачного прозрения он не мог предвидеть в истории с гибелью ребенка таких последствий. «Может быть, повешусь на осине, на прощанье высунув язык», — вспомнил он чьи-то стихи. И опять в нем разлилась сладкая, щемящая жалость к самому себе.

— В молодости я ошиблась, — тихо говорила Елена Алексеевна, — но мне хотелось, чтобы дочь не повторяла моих ошибок. — Она остановилась.

Он едва не подсказал ей: «Вашего самопожертвования», а она продолжала:

— Я старалась воспитать в ней понимание своего долга и назначения. И вдруг… Это больно матери…

— Благодарю вас, теперь я все понимаю, — ответил он дрогнувшим голосом и снова сдержался, не перевел ей ее же слова на бесхитростный язык, каким пользуются менее образованные мещанки, говоря о выгодных и невыгодных партиях. — Но мы с Асей любим друг друга, и, вы правы, здесь уже матери не отвратить…

— Но какая это любовь! — возмутилась она. — С ее стороны это порыв, сердобольность, я ее знаю… А с вашей стороны… Вам, конечно, одиноко…

— Значит, я конченый человек?

— Вовсе нет. Но у влюбленных кроме гарантированных трудностей должен быть какой-то, хотя бы небольшой, залог благополучия. Ася даже не начала жизнь, а вы ее начали…

— Плохо?

— Неудачно. Потребуется много времени, чтобы все выправить.

— Хорошо, — сказал Андрей и встал. — Пусть решает Ася.

— А вы? — спросила она и тоже поднялась — стройная, как девушка, дочь похожа на нее фигурой. — Могу я надеяться?..

— Вы помогли мне понять вашу дочь. Я люблю ее еще больше…

Он решительно направился к калитке, но, услыхав, что она бросилась за ним, остановился и добавил:

— Может случиться, мы будем жить вместе, если Ася захочет. Обещаю никогда не напоминать вам про этот разговор.

— Андрей Григорьевич! — умоляюще крикнула она, но в это время с крыльца опять позвал мужской голос:

— Лена, идем пить чай!

Андрей через плечо увидел зажженную папиросу. Он шагал через пустырь, и его охватывало новое странное чувство спокойствия и уверенности. Оно едва не коснулось его в вагоне, когда он ехал сюда, и быстро прошло. Теперь не пройдет.