— А я новость узнал — ай-яй-яй! — он сокрушенно покачал головой, увидел внимательные глаза Великанова, хотел подлить вина, но тот отодвинул стакан.
— Выкладывай!
Что-то Николаю не понравилось в суетливом движении рук Зарубина, вцепившихся в бутылку. Прячет трезвые глаза. Подыскивает фразу.
Прошло хмельное умиротворение.
— Напасть какая-то на нас, — говорил Зарубин. — Я проглядел столбняк и сам себя готов высечь, никому бы такого не простил, коль скоро зашла бы речь… У Золотарева… Золотареву не позавидуешь. Его не статья спасет газетная, а рука. Только рука не всегда голова. У меня, правда, есть… Это действительно голова… У тебя — с женой… Ну и судьба! Как будто хирургу, работающему не за страх, а за совесть, нервы не нужны. Один Карпухин — как мотылек. Птичка божия не знает… Как там? Но и его может скрутить, ибо легкомыслие в наше время — это, так сказать, расходная статья. И не таких скручивает. Вот Глушко, например… Никак не думал…
— Дима, а ты не можешь мне популярно разъяснить, почему редька растет хвостом вниз? — спросил Великанов.
— Зарубин поджал губы. Хотел разлить вино, но, взглянув на Николая, не решился.
— Могу и молчать, но самое интересное — про Глушко.
— Все равно ведь расскажешь.
— Почему?
— Потому что ради этого и затеял выпивку.
Под столом — стучали зарубинские туфли. После слов Николая шлепанье прекратилось. Дима озадаченно размышлял. Нагнулся, поправил съехавшие носки. Вышел из-за стола, заговорил, потирая пухлые руки:
— Ты чертовски прав. У тебя удивительная способность ясно видеть. Я и взываю к этой твоей способности… — Он передохнул и, подождав, пока Великанов закурит, продолжал: — У невесты Глушко нашлась ее настоящая мать. Это бы ничего, нашлась — ну и на радость. Но дело в том, что мамочка и слова доброго не стоит. По логике вещей, счастливой невесте лучше бы пребывать в неведении, лучше бы не знать, что ее когда-то бросили, а мама сменила нескольких мужей, сидела в тюрьме, торговала платками…
Зарубин погладил вспотевшую лысину. Потянулся к стакану, долил себе из бутылки.
— Все запутано, ужасно запутано, — жаловался Дима. — Дело может утрясти один человек. К сожалению, это не та голова, о которой я упомянул. Проходимец, захребетник. Я говорю о братце нашей Щаповой. Будет тебе известно, что он числится мужем этой самой Микешиной. Помнишь, Глушко оперировал ребенка с ущемленной грыжей?
Великанов смял сигарету в пепельнице, хрустнул пальцами.
— А Микешина и есть… хе-хе… будущая теща Глушко, — добавил Зарубин.
«Ему бы хлеб на обушке молотить, — думал Николай, — ни одного зерна не просыплет. Методичен, расчетлив, осмотрителен. Прикрывается сердобольностью, а ему, похоже, никакого дела нет до Глушко».
Великанов помнит Микешину. Положение на самом деле скверное. Надо взять себя в руки и постараться не избить Зарубина.
— Ты хочешь, чтобы я посоветовал Сашке?..
— Ну да! — обрадовался Зарубин. — Ты посуди сам: как только всплывет история Клары Архиповны, Щапов осуществит свою угрозу, расскажет… Представляешь, накануне свадьбы? Это же настоящее потрясение для Сашкиной невесты. А Клара что? Мелкий воришка. Она сама уйдет из больницы, и все будет нормально.
Выпив глоток вина, он осторожно обмолвился:
— Между прочим, Щапова и тебе может насолить…
— Никакая рука не спасет? — резко спросил Великанов и встал.
— Спасти-то — как тебе сказать… трудно будет.
— Вот что, Зарубин, деньги я тебе верну.
— Какие деньги?
— За обе бутылки. Считай, сегодня я пил в одиночку. Просто у меня было скверное настроение, и я пил один. Думал о выжигах и пил. Понятно?
Он наступал на Зарубина, чувствуя, как наливаются кулаки в карманах. Зарубин метнулся к двери и испуганно остановился.
В комнату вошел Карпухин.
— А, милые, — сказал Виталий, — нахимичились? Дайте отведать! Хочу сегодня быть стелькообразным и дрезиноподобным!
Трамвай гремуч и медлителен. Скоро цивилизация отправит его на свалку. Надо привыкать к этой мысли, но Валя почему-то предпочла трамвай. Она перепугалась, когда Карпухин предложил ей поехать на такси. Его восхищала простота Вали. Оказывается, женщину усложняют сами мужчины А может быть, это талант — быть простым? Но против такой мысли возражала его собственная простота, которая — это он знал точно — и не пахла талантом.
Медленно отползали к городу большие дома, трубастые заводы, строящиеся кварталы. Чувствовалась городская периферия. Трамвай на остановках подбирал по человеку. Кондукторша от безделья считала выручку.