Круглый стол на пятерых

Мама мелькала то с посудным полотенцем, то с кипой высохшего белья. Женя в комнате подпевал репродуктору. Странно, что Виталия больше не пугала простота отношений с Валей Филимоновой — та самая простота, которая в глазах иных людей сама по себе не существует, а только скрывает за собой нечто такое… Ух, эти сплетники!

— Ты ухаживаешь за ребенком сестры? — Сказал «ты» и не заметил. Уже потом догадался по необычному звучанию вопроса.

— Я делаю Ларисе массаж. Она болела полиомиелитом.

Он порывисто пожал ее руку и сбежал с крыльца. Не оглядываясь пошел мимо бревен у забора, мимо молодых тополей, озадаченных кумушек и расцвеченных закатом окон.

А вы не слыхали, а вы не слыхали, что будут закаты имени Вали?

В конце улицы повернулся, чтобы посмотреть на ее дом, и налетел на бабку с коромыслом.

— У-у, селедок обожрался! — довольно добродушно отметила бабка, останавливаясь и успокаивая ведра.

А вы и не знали, а вы и не знали, что будут рассветы имени Вали?

Уже в поле, там, где дорога разделилась на две, он немножко пришел в себя. Какого черта человек торопится? Вспомнилось добродушное огородное пугало, Клавдия Павловна, мелькавшая с полотенцем. Вот если бы она не ходила туда-назад… И врезалась в память железная крыша их дома. — Он посмотрел на нее в конце улицы и налетел на тетку. Вода из ведер плеснула на его ботинки, и сейчас они покрылись пыльными пятнами. И запомнился чистенький их двор с солнечными зайчиками от раскрытых окон.

Над городом вовсю горел закат. Дома на его фоне темнели скучно и однообразно. Природа — великий пиротехник. Облака подсвечены снизу и подсинены сверху. А солнце похоже на большую красную женскую пуговицу — это уже не пиротехника, сравнение заимствовано у парижских домов модели «От кутюр».

Виталий пошел по правой дороге через железнодорожный переезд. До города так ближе, а что отсюда не ходят автобусы — это сейчас не играет для Виталия никакой роли. На переезде он пропустил поезд. Под откосом девочки махали мелькающим вагонам — ромашки в руках, платьица треплет поднявшийся ветер. Вот об этом бы писать стихи!

Карпухин задумался над своим затянувшимся благополучием. Ему стало досадно. Вот теперь и любовь пришла. Она окрыляет и, как говорят, одновременно подрезает крылышки. Стоп! Чужие слова, пошлятина, трезвость, которой любят похваляться юнцы, не почувствовавшие настоящей романтики.

Он петлял по старым улицам. На них напористо наступал город силикатного кирпича, башенных кранов и горячих, дымящихся асфальтовых котлов. Было жарко, пахло рабочими спецовками.

А разве это трезвость — устать раньше времени? Не таскал тачки, не сушил в первых бараках портянки над плитой, не пел про ЛЭП-500 — устал на загородной даче…

Ладно, отбросим тачки и первые бараки. Я люблю остряков. Ей-богу, я мог бы принять абстракционистов, если бы знал, что они шутят. Мне так и кажется, что какой-нибудь Карл Кнейтс завтра заявит через газету: «Хватит, посмеялись, и баста! Пора приниматься за настоящую работу». Но уж если это серьезно, то позвольте усомниться в этом притягательном словечке — новаторство. Какое уж тут к черту новаторство, если формалисты все на одно лицо. Господи, да вас же пересажать надо за плагиат!

Рассеянно оглядевшись, Виталий попытался вспомнить, почему начал с усталости, а кончил формализмом. Он даже вздрогнул, когда его окликнули. Сзади деловито шагал Дима Зарубин — человек, похожий на бандероль со штампом «Недозволенного вложения нет».

— Привет, Дима, откуда шлепаешь?

Дима одет в потрепанный костюм, который можно выворачивать наизнанку, не проигрывая в презентабельности. В копошащихся бровях Зарубина прячется озабоченность. Он неопределенно машет рукой и так же неопределенно отвечает:

— Знаешь ли, случается еще испытывать трудности… Сам понимаешь — мужчина, обремененный семьей…

Карпухин расхохотался.

— Так-так, Дима, значит, жизнь не столько хороша, сколько удивительна?

— У тебя, Карпухин, прямо-таки шулерская способность передергивать, — ответил Зарубин, довольный, что отвел чудака от щепетильного предмета. «Откуда шлепаешь?» Тоже мне, любопытный. — Вот заведешь семью и узнаешь, что не все так просто, как в юношеских снах. У меня сейчас семья в районе, а я в городе — типичный пример неустроенности…

— Заботы стреноженного пола? — поинтересовался Виталька.

Не обидевшись, Дима мягко и поучительно продолжал:

— Я не люблю хамства, Карпухин, и если в тебе развито чувство справедливости, то ты должен вспомнить, что ни разу не слыхал от меня грязную брань. Я хотел сказать: разные мелочи в конце концов действуют на психику и понуждают к решительным мерам. Жена пишет, как ей там трудно одной с ребенком. Ездить к ним каждую неделю ощутительно для кармана.

— Мужчина рожден для транзита, — беспечно бросил Карпухин.

— Вот-вот, поэтому мы и решили…

Он оборвал фразу и внимательно посмотрел на Виталия. Тот шел, поглядывая на недавний пустырь, сейчас сплошь застроенный и заваленный мусором. В проемах окон вспыхивали голубые огни сварки. Краны расфасовывали груз по верхним этажам.

— Тебе сколько лет? — неожиданно спросил Зарубин.