Круглый стол на пятерых

— Что у меня Николай Великанов, он любит кофе.

Она вышла, осторожно прикрыв дверь, и тогда он закурил. Дым потянулся к форточке, и там его закружило и рассеяло потоком насыщенной дождевой свежести. Редко и бледно вспыхивало небо, и гром доносился издалека. Тучи оседали за дома. За окном еще слегка накрапывало.

Он встал и пошел на кухню. Для мужского его эгоизма было бы достаточно, если бы Тоня смутилась и вернула его назад, показав глазами на дверь соседки. Но она улыбнулась и стала громко рассказывать, как вычитала у Стейнбека интересный способ приготовления кофе с яичной скорлупой и белком.

Скверно, когда отношения двух людей не пугаются взгляда соседки, подумал Великанов, чувствуя, как холодная тоска опять начинает подавлять его. Прислонившись к косяку, он наблюдал за ней, за ее быстрыми спокойными движениями. Она отделила белок и бросила его вместе со скорлупой в кофейник. Подождав несколько минут, Тоня добавила две больших ложки кофе и выключила газ.

— Это придает блестящий оттенок кофейной струе, — пояснила она, процеживая кофе через маленькое ситечко.

Это придает оттенок святости нашим отношениям, думал Великанов. Обывательской, ненавистной святости, на которую настоящая любовь не оглядывается.

Тоня разложила сахар на два блюдечка, он взял чашки и понес их в комнату. Обошел нелепое кресло, стоящее посредине. Прихоти старых женщин остаются неразгаданными, но ясно, что Тоне живется нелегко.

Она вошла с кофейником, прикрыла дверь плечом. Он хотел ей помочь, но поздно сообразил.

— Я сегодня читала рассказ одного начинающего прозаика, студента пединститута.

Он не сводил с нее глаз, а она быстро и неуловимо наводила порядок в комнате, то ли скрывая смущение, то ли решив, что теперь он освоился и все замечает.

— И как? — дрогнувшим голосом спросил Николай.

— Интересный рассказ, смелый.

— Смелый? — Он помолчал, глядя, как она разливает кофе и улыбается его вопросу. — Странно, что о смелости приходится говорить. Литература должна быть всегда смелой. Но странно и другое: те писатели, кого мне называли смелыми, оказывались трусливыми перед лицом большой правды. Смелость в следовании готовым, хотя еще не привившимся образцам? Смелость в щекотании нервов? Неискушенные читатели ждут экстравагантного и на этом играют смелые… А мне они напоминают спекулянтов, которые продают из-под полы эффектную вещицу. Но эти времена проходят.

Она громко засмеялась, по-видимому совершенно искренне не собираясь таиться от соседки.

— Что ты доказываешь? Я не спорю.

Она посмотрела на него прямо, не отрываясь. Подносила к губам чашечку с кофе, и тогда у нее смеялись одни глаза.

— У Чистякова рассказ по-настоящему смелый.

— А как ты относишься к смелости редакторов? — спросил он.

Ей понятно, что это шутка, а не провокация. Он входил во вкус спорщика. Его уже не тревожило кожаное кресло Веры Игнатьевны и подчеркнутое нежелание Тони видеть в их отношениях тайну, которую надо скрывать от настороженных глаз и ушей.

— К сожалению, есть и трусость, как везде, где работают разные люди, а не машины, — серьезно ответила она. — Мы еще, наверное, не совсем верим в возможность быть смелыми. Некоторые до сих пор предпочитают действовать осторожно, боятся всего, что попало на стол без резолюции. Ладно, ну и разговор за кофе! Я просто хотела оказать, что очень довольна своей работой, она дает мне возможность открывать таланты.

Несколько минут они молча пили кофе. Дождь шел мелкий, монотонный, шумел на крышах ровно, почти неслышно. И только хлюпала водосточная труба да где-то за горизонтом погромыхивало и чиркало.

Хлопнула соседская дверь, на кухне звякали посудой, по коридору шлепали туфли — ближе, дальше. Глаза у Тони сузились, он увидел в них затаенное лукавство. Она смеялась над ним, над его желанием оградить ее от сплетен.

— Это Людмила Петровна, — сказала она.

С нее станется: возьмет и пригласит соседку на чашку кофе. Он прикрыл своей рукой Тонину ладонь. В тот же миг Николай почувствовал, как застилает ему глаза горячая волна нежности и отчаяния. И только лицо ее виделось ясно — чуть скошенные разрезы глаз, маленькая родинка на правой щеке и у лба беспокойные, взволнованные пальцы, поправлявшие волосы.

Она открыла окно. Приблизился шелест дождя и шум трамваев. Приблизилась улица, хлынул веселый топот каблуков, запахи дворовых клумб и покойная темнота деревьев.

Били часы. Он сосчитал только три последних удара. Встал и подошел к ней. У нее дрогнули ресницы, она не отрываясь смотрела во двор, где на асфальте успокаивались лужи и еще колобродили ручьи.

За дверью, на кухне суетились шлепанцы.

Поцеловав ее, он ничего уже не слышал. Она перевела дыхание и прижалась к его груди. Николай увидел, что ее волосы сверху выгорели — каштановые пряди. Он отвел их рукой и рассыпал на своей ладони темную волну…

Не велика мудрость — делить

темных людей по оттенкам