Кругосветное путешествие короля Соболя

Этот текст произвел на меня глубокое впечатление. Оставаясь рядом с Августом, я ни разу не поставила под сомнение пользу того, что мы можем дать диким народам. Август рассказывал о тезисе Руссо, утверждавшего, что эти люди добры и счастливы, простодушны и не знают жестокости. Но Август цитировал Руссо лишь для того, чтобы опровергнуть, становясь на сторону Гоббса^[39] или Вольтера, которые считали, что дети природы страдают от постоянных войн, нищеты и невежества. А потому он полагал законным желание принести им нашу цивилизацию.

Философские разглагольствования Августа всегда казались мне абстрактными и пустыми, я противопоставляла им человеческий опыт и личные наблюдения.

Дидро дал идеям вещественное воплощение. Вложив их в уста самого туземца, он наделил отвлеченные понятия конкретной силой, которая потрясла меня, надолго оставшись в памяти. То, в чем я была уверена на протяжении всего нашего путешествия, было поставлено под сомнение. Мы думали, что на нашей стороне мораль, цивилизация с ее правилами и прогресс, однако Дидро перевернул все с ног на голову.

Жюли, которая уже слышала отрывки из «Добавления к „Путешествию Бугенвиля“», упросила автора прочесть еще один пассаж, повествующий о священнике, которому предложили на ночь девицу. Отец юной красавицы журил бедного священника и высмеивал религию, запрещавшую самые здоровые радости и обрекавшую своих служителей на одиночество и печаль. Текст был полон веселой безнравственности, которая восхищала Жюли. Было совершенно очевидно, что в этих строках блистательно выражалась ее собственная философия наслаждения и отказа от любого социального принуждения.

Что касается меня, то я почувствовала некоторую неловкость. И в то же время мне стало ясно, что в этом и заключается важнейший вопрос, который я не хотела себе задавать: какова истинная природа наших с Августом отношений? Возможно, следовало бы осознать имевшееся в них противоречие, сродни тому, которое обличал отец таитянки? Или же наш союз, существующий в нарушение всех правил, был способом испытать вместе счастье, предназначенное нам природой?

Мы покинули Дидро уже под вечер, коснувшись еще многих тем. Среди прочего он расспрашивал меня о России, куда в скором времени собирался поехать.

Когда мы с Жюли вышли на улицу, в голове моей еще звучали вопросы, затронутые философом. Я понимала, что если раньше я лишь попросила ее обучить меня общению в свете, то теперь пришла пора поделиться с подругой более интимными и важными вещами. Мы поехали ужинать к ней, и я наконец заговорила об Августе.

IV

Переговоры Августа с графом де Буаном, тогдашним морским министром, топтались на месте. Была уже осень, и мне казалось очевидным, что предполагаемая экспедиция на Формозу или в Азию становится все менее вероятной. С сентября министр начал заговаривать о Мадагаскаре. Августа это не вдохновляло, он ничего не знал об этой стране. И все же он был преисполнен готовности, поскольку не видел особой разницы между тем или иным островом в Азии. Я не разделяла его оптимизма. Если ему предлагали именно эту экспедицию вместо тех, где он мог приложить свой накопленный опыт, значит в ней, несомненно, таился какой-то подвох или серьезные опасности: таково было единственное объяснение, почему ее доверяли иностранцу, в успехе которого никто не был заинтересован.

Одно было ясно: вскоре придет конец нашему пребыванию в Париже, которое мне все больше нравилось, и мы снова пустимся в сомнительное странствие. Я знала, что нам опять предстоят страдания и лишения. Но моя любовь к Августу была такова, что единственным желанием было разделить с ним новые испытания. А вот сказать ему об этом я не успела.

В декабре грянул гром среди ясного неба: Август объявил, что экспедиция на Мадагаскар — дело решенное, но я в ней участие не приму. Он сообщил об этом очень мягко, всячески показывая мне свою нежность, но я оторопела.

Август выработал для меня целый план. Одним из пунктов было самое торжественное бракосочетание. Он заверил, что четверо министров обещали присутствовать и, как он сообщил с особенно довольным видом, ему намекнули, что, возможно, появится и ее величество.

Затем он устроит меня в Париже или, может быть, в Версале и обеспечит достойной прислугой. После чего отправится в плаванье. Обещает постоянно писать. А в перспективе — либо его миссия пройдет без затруднений и он в скором времени вернется во Францию, либо он сочтет возможным остаться в колонии, которую собирается там основать, и тогда я присоединюсь к нему.

Это заявление подтверждало страхи, которые я питала по поводу наших отношений. Его слова ясно выразили то недопонимание, которое я давно предчувствовала. Расхождение между моими желаниями и тем, как их представлял себе Август, не могло быть глубже. А я в ответ лишь залилась слезами, которых он не понял.

Жюли несколько раз встречалась с Августом после того, как мы познакомились с ней у Гольбаха. У нее было много случаев наблюдать нас вместе и составить себе представление о том, что за пару мы собой представляем.