Кругосветное путешествие короля Соболя

Я знал, что в Париже, в салонах, которые она посещала со своей подругой Жюли, она познакомилась с натуралистом Бюффоном, который проникся к ней большой симпатией. Узнав, что мы скоро отправляемся в экспедицию, старик подарил Афанасии несколько семян цветка родом из Японии, который только недавно прижился в Ботаническом саду. Климат Мадагаскара оказался благоприятным для этого растения. Отныне у порога нашего дома в Луисбурге цвел куст магнолии.

После того как мы получили имена, нам пришлось ответить и на другие вопросы. Вожди спрашивали, где я собираюсь возвести столицу, и я сказал, что на плоскогорье, — на мой взгляд, оно подходило для этого лучше всего.

Потом мы вышли наружу и объявили о своих решениях. Первыми меня встретили мои солдаты. Я опасался, как бы они не решили, что я их бросил. К моему великому удивлению, они бурно приветствовали мой выбор. Выяснилось, что многие европейцы, последовавшие за мной, обжились в племенах и заверяли, что тоже хотели бы остаться на острове навсегда.

Затем вожди торжественно объявили обо всем толпе туземцев, которая ответила радостными криками. Я сразу же сказал, что жертвую двух быков, чтобы угостить толпу, и восторженные крики раздались вновь.

Незадолго до наступления ночи наблюдательный пункт известил о появлении трехмачтового судна. Вскоре на рейде встал «Консолант». Начиналось новое сражение.

V

Вы достаточно пожили и знаете, что самые драматичные моменты в жизни бывают и самыми счастливыми. У наших чувств иная скорость, чем у мира вокруг нас. Вот так на пике тревог, когда с часу на час ожидалось появление вестника бедствий, мы с Афанасией пережили моменты беспредельного блаженства. По правде говоря, я и не думал, что способен так любить и без всякого сопротивления принимать дарованное счастье. Ничто в моем детстве на располагало меня к этому. И когда мой воспитатель Башле призывал меня искать счастья, то делал он это с унылой безнадежностью человека, который счастья ни разу не испытал.

Афанасия рассказала вам, к какой хитрости она прибегла, чтобы раскрыть мне глаза. В тот момент я пережил потрясение, ничего не зная о тщательной подготовке. С тех пор мы не раз вспоминали об этом и смеялись. Мало сказать, что я совершенно не сержусь на Афанасию за ее тогдашние уловки, я глубоко ей признателен.

Благодаря этому на Мадагаскаре я сумел дать определение своим чувствам. Я просто был без ума от любви. Рождение Шарля не только не умалило этой любви, напротив, оно ее умножило. Я научился выражать ее, предаваться ей без остатка. Мирное существование на острове позволяло мне все успевать. Вместе с туземными вождями я трудился над созданием таких законов, которые обеспечили бы в стране справедливое правление и, признавая власть суверена, накладывали бы на нее ограничения. Я вдохновлялся идеями Джона Локка и Монтескье и старался донести их до мальгашей с помощью наших переводчиков.

К моему большому удовлетворению, они восприняли эти взгляды, проявив критический ум и незаурядную проницательность. Концепция, согласно которой они соглашались передать власть в руки монарха при условии, что тот гарантирует их свободу и защитит их естественные права, привела их в восторг. Они прекрасно понимали, что если они признали меня своим ампанскабе, то лишь потому, что я обязался не порабощать их, не навязывать им какую-либо религию и защищать их свободу.

Вопрос об уравновешивании властных полномочий был более сложным. До сих пор на острове ответом на злоупотребление властью оставалось бегство на другую территорию. Я объяснил им, что примерно таким было положение в Италии с ее обилием герцогств и королевств. В сущности, туземцы с этим свыклись, и мне пришлось зарыться в тексты Монтескье, чтобы найти аргументы, способные убедить их, что бегство от тирании, без сомнения, благо, еще лучше — бороться с ней, но идеал — это не дать ей зародиться.

Как ни парадоксально, в этих спорах моим уязвимым местом было то, что пославшее меня на остров государство демонстрировало ничтожно мало примеров политической мудрости. Островитяне могли сколько угодно слушать мои рассуждения о справедливости и достойном правлении, однако то, что они наблюдали в моих отношениях с Французским островом, сводилось к обману, произволу и насилию, от чего я, как сам утверждал, пытался их избавить.

В ответ на эти возражения я обращал их внимание на то, что они, не будучи отягощены многовековой монархией и могущественной церковью, были вольны придумать такую форму правления, которая отвечала бы их природе, опередив в этом даже Европу. Эти споры тормозили принятие важных решений, касающихся организации жизни на острове. Мы договорились создать «генеральную народную ассамблею», высший совет и постоянный президиум. Установили разделение острова на шесть губернаторств, в каждом из которых будет свой совет, состоящий из губернатора и представителей от различных социальных слоев. Помимо этого мы приступили к общественным работам, за ходом которых я приглядывал.