Они выпили шампанское, сидя рядом на кровати и целуясь между каждым глотком. Он положил ее на спину поперек кровати и начал шарить ладонями под ее блузкой. Летом она не носила лифчик. Ее груди, как ласковые зверьки, мордочками толкались в его ладони.
— Мне жарко, Гарри, — сказала она. — Я схожу в ванную.
— Ты там знаешь все не хуже меня, — ответил он и ужаснулся. Как он мог забыть
Она вернулась из ванной, одетая в его красный махровый халат.
— Давай еще выпьем шампанского за тебя, Гарри. Ты необыкновенный. Я влюбилась в тебя, как только увидела. Еще два года назад. Ты настоящий джентльмен.
— Спасибо, милая. Мы выпьем за меня. Чуть позже. Я должен купить кое-что. Я забыл. Не подумал. Не верил в возможность.
Она вдруг догадалась. По его виноватому голосу, что ли, догадалась.
— Не надо никуда ехать, Гарри. Если ты
Он понял.
Федор стоял на бетонной площадке. Один спиннинг, японский, был заброшен на большую глубину. Верхняя треть удилища опиралась на ведро, в котором плескалось несколько окуней. Солнце заходило за спиной Федора, падая в лес, отделенный от озера лентой шоссе. Федор покуривал сигареты под названием «Кент», время от времени вращая ручку другого спиннинга. Никого на озере не было. Вода каждую ночь остывает все больше и больше. Охотников купаться все меньше и меньше. Дачи пустеют. Студенты разъезжаются по школам и университетам. Для Федора же это — самый сезон. Никто не мешает рыбалке ни криком, ни всплеском. Редко-редко проплывет тихая лодка такого же любителя одиночества и скроется за ближним изгибом берега. Есть время подумать о жизни, понять себя в этой диковинной стране. Вот в бухточку, заросшую камышом, плюхнулась стая уток. Откуда они? Летят ли с севера — из Мэйна или из Канады? Может быть, здешние жируют мелкой рыбешкой да всякой всячиной, добываемой со дна? Как бы хорошо стоять на этой бетонной пристаньке со своим сыном. Сколько ему могло бы исполниться теперь: пятнадцать? десять? пять? От этих мыслей Федору всегда становилось горько. Если тоска по сыну находила на него дома, он открывал холодильник и наливал себе стакан водки. Горячая волна ударяла в голову, чаще всего вытесняя горькие мысли о нерожденном сыне. А если не помогала
Потому он заставил себя отогнать горькие мысли, а следовательно, и желание выпить, так крепко сцепленное с мечтами о сыне. Клюнул окунь, резко дернув конец удилища и оглушительно тарабаня хвостом по воде, когда Федор крутил катушку, подтягивая рыбу. Бросив окуня в ведро, Федор проверил наживку на японском спиннинге, решившись поставить наконец самого крупного червя в сочетании с вареными зернами кукурузы. Сменил он и груз, поставив свинец покрупнее, потому что вечернее течение стало поволакивать легкое грузило к берегу.
Забросив донку, он решил сосредоточиться на ней, отложив на время американскую снасть. К тому же захотелось помочиться. Он спрыгнул с бетонной площадки на прибрежный песок и прислонился к стволу осины, наклоненной к воде. Переливчатый звон струи заглушил шорох кустарника, раздвинутого кем-то. Он едва успел отдернуть руку и задвинуть молнию на ширинке, как услышал голос Рэчел:
— Тэдди, вот ты где прячешься от меня!
Он, стоя спиной к тропинке и поправляя брюки, начал было подбирать слова, чтобы поделикатнее ответить дочке хозяина, как увидел, что тонкий конец японского удилища резко наклонился и катушка начала упираться в край ведра. Он забыл про Рэчел, махнув с берегового песка обратно на бетонную пристань. Подняв спиннинг, он начал крутить ручку катушки, подтягивая рыбу. Это была большая рыба, судя по тому, как она упиралась, противясь леске, наматываемой Федором на катушку. «Сом или карп, — радостно подумал он. — Только бы не упустить!» И, подтягивая рыбу к берегу, он дышал в такт осторожным вращениям ручки спиннинга. Так дышат марафонцы в конце бега. Так осторожно и размашисто дышат в предвосхищении оргазма, завершающего долгую любовную ночь.