Кругосветное счастье

Он поставил машину. Они вошли в бар. На высоких стульях вокруг стойки сидели несколько посетителей: две молодые пары, одетые в белые платья и черные костюмы. Наверно, недавние молодожены. И седоусый мужик в клетчатой куртке. Из разговора молодоженов, которые громко смеялись и вспоминали подробности их прошлогодних путешествий, Федор понял, что они поженились ровно год назад. И отмечают этот день. Отсюда — их свадебные наряды. Седоусый пьяница в клетчатой красной куртке рассказывал, как ему стало хорошо и свободно жить после того, как жена ушла от него. Однако, судя по сочувствующим поддакиваниям бармена, подвижного лысого человека в белой рубашке с расстегнутым воротом и в черном кожаном фартуке, дела у седоусого были совсем нехороши. Тут Федор вспомнил про полицейскую машину, которая стояла неподалеку от бара: «А вдруг — те — дожидаются, когда я выпью?»

Новая волна сомнений охватила его. И хотя Рэчел заказала два дринка — себе вино, а ему — виски, Федор не мог проглотить ни глотка спиртного.

— За твою удачу, Тэдди! — снова, как на озере, предложила Рэчел.

Он вяло промямлил слова благодарности и поставил стакан на стойку. Надо было что-то сказать Рэчел, объяснить, почему он не может пить. И он рассказал ей про полицейских и про щит с запретом ловли на озере, и про то, как они в конце концов отпустили его.

— Ну и что! Забудь об этом! Они отпустили тебя. Take it easy. Enough is enough! Генуг, как говорила моя бабушка, — сказала Рэчел и пододвинула ему стакан виски.

— Знаешь, Рэчел, эти полицейские… Я пообещал им, что никогда не буду посягать на private property…

— Ах, вот ты о чем…

— Ну да! Ведь я в Америке. Здесь другие законы. А ты и я — мы… чья-то собственность.

— Ну, знаешь, дорогой, я принадлежу себе. И могу распоряжаться собой, как хочу.

— А я не могу, Рэчел. Пойми меня. Я и раньше не мог. Ну, знаешь, всяких штук за спиной у Раи. И теперь не могу. Прости меня, Рэчел.

Она, ни слова не говоря, соскочила со своего высокого табурета, положила на стойку бара десять долларов и выбежала на улицу.

Федор подождал, когда машина Рэчел рванулась в темноту, и вышел из бара. Полицейские уехали. Он медленно открыл дверцу своего «шевроле», включил зажигание, врубил приемник и покатил домой.

Ему было хорошо, как давно не было. Как будто бы он избежал страшной непоправимой беды, калечащего недуга, после которого, как после оспы или ранения, лицо может настолько измениться, что даже самые близкие будут обречены долго привыкать к новому его состоянию. И вряд ли привыкнут до конца. Он избежал этой напасти, он не покусился на чужое и не дал чужому захватить его душу и тело.

Он проезжал мимо яблоневого сада. Ветер забрасывал в окна машины сгустки осенних запахов: сена, сидра, грибного леса. Так же пахло осенью в Белоруссии. Он ехал и думал, что, в сущности, он счастливец. Приехал в новую страну, и не как-нибудь, а семейно. Он и Рая оба работают. У них свой дом и огород. И не старые еще. Плохо, конечно, что нет ни сынишки, ни дочурки. А кто знает — вдруг сподобятся. В этой Америке и не такие хворобы проходят. Если это все от пьянства, так он считай что и не пьет. А вдруг!

Он ехал и мечтал, пока незаметно не оказался дома. В окнах света не было. Горел наружный фонарь. Федор поставил машину и вошел в дом. Он включил свет на кухне и заглянул в спальню. Рая спала. Он тихо закрыл дверь спальни. На белом кухонном столе под ватной куклой с раскрашенными щеками и огромными ресницами стояла кастрюля и лежала записка:

«Феденька, я сварила твою любимую гречневую кашу. Поешь, почисть рыбу и ложись. Рая».

Он поставил чайник на газовую плиту. Положил себе каши. Поел. Чай вскипел. Он опустил в кружку два чайных пакетика и несколько ложек сахара. Чай был пахучий и сладкий. Он любил пить такой чай после рыбалки. Чай с ломтем белого хлеба, намазанного маслом.

Надо было чистить рыбу. Всякому рыбаку ловля — наслаждение, а чистка рыбы — мука. Федор принес ведро с рыбой и вывалил ее в раковину. Но прежде, чем взяться за нож, ножницы и прочую подсобную утварь, он достал из морозильника бутылку смирновской водки и налил себе полстакана. Водка скользнула внутрь холодной змеей, которая мгновенно стала горячим шаром, расползшимся по всему телу. Стало легко и просто, как на карусели. Он добавил еще полстакана и быстро-быстро принялся разделывать рыбу. Сначала окуней, форелек и прочую мелочь. А потом красавца карпа, который важно лежал в раковине среди остальной рыбы, как генерал на привале среди штабников. Федор снял слизкую чешую, вырвал розовые жабры, напомнившие ему махровые водоросли, вынул остекленевшие, как пуговицы, глаза, вспорол живот рыбины и вытащил кишки с молокой, которая занимала полживота. «У, жеребец!» — подумал Федор. Он присолил рыбу, накрыл ее прозрачной пленкой и поставил поднос в холодильник.