Кругосветное счастье

Тогда он осознал, что вернулся к реальности, забежал в беседку (не осталось ли там безобразие хаоса и осталось ли хоть немного коньяка) и приблизился к крыльцу.

— Я бы воспользовался, если можно.

— Если нужно, то можно, — сказала хозяйка дачки, гостеприимно улыбаясь. — Дверь прямо и налево, — показывала она ему направление, проводя через полутемные сени (с лопатой, ведром и лыжами) на кухню с холодильником «ЗИЛ» и фаянсом посуды в резном буфетике.

— Самойлович, — представился непрошенный гость, выйдя из туалета, где он по ходу дела разглядывал салфеточки, душистые травки в плетенке и маленькую библиотечку для приятного чтения в состоянии почти что полного безделья. Библиотечка состояла из комплекта журнала «Театральная жизнь» и фотоальбомов с артистами.

— Самойлович, — снова повторил он. — Незваный гость, который хуже татарина.

Он пошутил, потому что хозяйка ничего не ответила на первое его представление. Он не заметил, что ее вовсе не было на кухне, когда он вышел, облегчившись. Ко второму его представлению она вернулась и назвалась Ниной.

Нина переоделась в ажурный халатик, оставив для шика лакированные сапожки.

— Не возражаете, если мы закусим?

Он не возражал. Нашарив во внутреннем кармане бутылку, выставил с извинениями:

— Вот остатки, не предполагал…

— Остатки сладки, — охотно извинила его Нина, выставив из холодильника бутылку шампанского. — Да снимите же пальто. Жарко и ни к чему мучиться.

Он понимал, что ни к чему. Чувствовал, что жарко, но продолжал сидеть в пальто, сунув между коленями тяжелую шапку-треух, подбитую собачьим мехом.

— Я, пожалуй, пойду, Нина, — решился Самойлович после того, как они допили коньяк и пригубили шампанского.

— Как хотите, Самойлович. А я думала, мы фильм посмотрим по телеку.

— Что показывают? — спросил Самойлович.

— Как же вы не знаете, ведь сегодня «Первый день отпуска» с Кафтановым в главной роли!

— Тогда тем более не останусь, — натянул шапку Самойлович.

— Чудной вы какой-то, — разочарованно усмехнулась Нина. — Я думала, посидим-потолкуем.

— Да ведь мы незнакомы вовсе, — сказал Са-мойлович.

— Так интереснее. Знаете, мне все мои знакомые осточертели. Я живу одна. Им кажется, что если я приглашаю, угощаю и все такое, то сразу в постель.

— А вам? — спросил он.

— А мне совсем другое нужно. Мне бы по душам поговорить, хоть бы с незнакомым человеком. По душам. Как артисты в кино разговаривают. Ну, да им пишут роли. Я иногда сяду в электричку, еду и жду.

— Чего ждете?

— Жду, как кто-нибудь подсядет и начнет откровенничать.

— А потом?

— А потом подойдет нужная станция или к Москве подъедем, пиши — прощай!

— Да ведь сейчас мы не в поезде, — произнес Самойлович.

Голова его кружилась от вина и жары, давившей на тело под теплым драповым пальто. Боль по реальности прошла, и наступила ирреальность, в которой Нина выполняла функцию Полечки, но без тягостной тоски. Даже Кафтанов, появившийся как знак боли, не мог причинить боль. Ирреальность освободила Самойловича от Кафтанова, как отпускает нас мираж, когда меняется угол преломления солнечного света.

— Хорошо, Нина. Хорошо, я сниму пальто и с радостью поболтаю с вами. Но о чем?

— Вы женаты? — спросила она.

— Нет… в общем, нет, — промычал Самойлович, продвигаясь за Ниной в горницу, где они уселись на диван напротив телевизионного приемника.

— И я не замужем, — вздохнула сочувственно Нина. — Расскажите что-нибудь о себе.

Самойлович рассказал ей про свой город на Неве. Как он ребенком пережил блокаду. Как умерла мать и погиб отец. Про свою бабушку рассказал и медицину. О том, какие болезни он лечит.

— Вы фтизиатр? — радостно воскликнула Нина. — Ясно, ясно! Вы в научной командировке. Здесь же центральный институт.

Самойлович не стал оспаривать, поскольку отпадала, хотя бы на время, необходимость исповедоваться о Полечке.

— А вы, Нина? — спросил Самойлович из вежливости. Ему было решительно все равно, кто эта молодая женщина. Слава Богу, что пустила в дом, отвлекла от мыслей.

— Я по оценке работаю, — ответила она.

— ???

— Ну, да. Вам это непривычно, поскольку вы человек ученый.

— ???

— Я вещи оцениваю в комиссионке.

— Ага, — Самойлович представил себе, как Нина красуется среди груды вещей: дубленок, джинсов, кроссовок, купальников, видеомагнитофонов и прочего заграничного товара, поступающего от командировочных и туристов. Он представил себе эту картину и поморщился. Его лопатообразная голова втянулась в воротничок, и колеса ушей начали наливаться кровью, готовые ко вращению на бешеной скорости от стыда. «Докатился», — пронеслось у него.

— Что, не нравится? — догадалась Нина.

— Нет. То есть отчего же, — вежливо промычал Самойлович, иначе взглянув на Нину.