Крупным планом

— Я сейчас приеду и заберу их…

— Бен, не надо…

— Это мои дети…

— Если ты здесь появишься, я позвоню в полицию. Ты же не захочешь иметь дело с полицией.

— У тебя нет никаких прав…

— Все равно это будет выглядеть очень гадко.

— Ты не посмеешь…

— Ты мне никогда не нравился. Еще как посмею.

И она бросила трубку.

Я пнул стол. Разбил пепельницу из богемского стекла. Выскочил из дома, сел в свою «мазду-миата» и поехал по Конститьюшн-Кресент, откуда свернул на шоссе 95 — наиболее короткий путь до Дарьена. Пусть эта Лаура Эшли вызывает полицию. Чтоб она сдохла.

Внезапно я резко нажал на тормоз, затем свернул на дорогу, которая называлась Хауторн-драйв. Остановился перед трехэтажным деревянным домом, который стоял в глубине за двумя коротко стриженными лужайками. Дом Венди и Льюиса Вэггонер. Темно. Тихо. Никаких машин на подъездной дорожке.

Я стукнул кулаком по рулевому колесу. Воспользовалась «мясным рулетом» Венди и ее так называемым «другом-юристом» в качестве прикрытия.

Я знал, что сейчас сделаю: на полной скорости промчусь через лужайку Гари, врежусь своей «маздой» во входную дверь и влечу прямиком в гостиную. Но когда я уже направился назад, на нашу улицу, тихий голосок в моей голове прошептал: Осторожнее. Не делай ничего такого, чего нельзя поправить. Будь сдержан. Оцени ситуацию и тогда реши, что следует делать. И хотя мне хотелось наплевать на этот предупреждающий юридический голос, повести себя бесшабашно хотя бы ради разнообразия, я неизбежно следовал его совету. Я сбавил скорость. И долго ездил по соседним улицам, пока не заметил «вольво», припаркованную около дома Гари. Ну и умница же ты, Бет. Ведь твоя машина у дома Гари может вызвать некоторые подозрения.

Я свернул на Конститьюшн-Кресент, погасил фары и аккуратно поставил «мазду» на собственную подъездную дорожку. Затем тихо обошел дом и отпер дверь в подвал. Войдя туда, я схватил мою новую «Кэнон EOS», пленку, большой телеобъектив и треножник и поднялся на второй этаж. Окна спальни Адама выходили на улицу. Я быстро поставил треножник, прикрепил к нему камеру, вставил пленку и прикрутил телескопический объектив. Пододвинул стул, сел, уставился через видоискатель на дверь дома Гари и принялся ждать.

Прошел час. Затем, как раз после половины девятого, входная дверь открылась. Я подкрутил фокус и добился резкости как раз в тот момент, когда в дверях показалась Бет. Гари притянул к себе и крепко поцеловал… Она одной рукой провела по его взлохмаченным волосам, а другой схватила его за задницу в джинсах. Меня передернуло, я отвернулся и не отпускал палец с кнопки спуска затвора. Камере понадобилось шесть секунд, чтобы отснять тридцать шесть кадров. Когда я снова неохотно взглянул в видоискатель, объятия только что заканчивались. Бет нервно посмотрела в сторону нашего дома. Увидеть она могла только свет в гостиной за задернутыми шторами. Она снова повернулась к Гари. Последний, страстный поцелуй в губы, последний взгляд на пустую дорогу. Затем, опустив голову, она устремилась в ночь, молясь, вне сомнения, чтобы ей не встретился сосед, вышедший погулять перед сном.

Я вскочил на ноги, кинулся вниз, к входной двери, намереваясь выскочить на дорогу и поймать ее до того, как она дойдет до «вольво». Но снова заколебался, раздумал и шлепнулся на диван.

Этот поцелуй. Слишком страстный для случайной интрижки. Такой несдержанный, такой пылкий, такой серьезный. Когда Бет меня в последний раз так целовала, президентом был еще Джордж Буш. Что, твою мать, она нашла в этом подонке? Но я знал, что, если побегу за ней сейчас и устрою шумную ссору, это будет равносильно выстрелу в ногу из автомата. Со всеми надеждами на примирение в будущем, какими бы призрачными они сейчас ни казались, придется распрощаться. Она воспользуется тем, что я следил за ней, как еще одним доказательством, что наш брак распадается. Мы пересечем границу, за которой нет возврата, и никогда не отыщем дорогу назад.

Я принялся вышагивать взад-вперед по гостиной. Я был человеком, который вот-вот потеряет все. Перед моим мысленным взором стояла картинка: судья отдает детей под ее полную опеку, ей же отходят дом, машины и акции, а также три четверти моего дохода. Моя новая жизнь в крохотной клетушке где-нибудь на задворках. Один раз в месяц поход с Адамом и Джошем в зоопарк, потому что до детей меня будут допускать не чаще. Адам начнет ухмыляться так же, как Гари. А когда Джошу будет четыре, он повернется ко мне и скажет:

— Ты когда-то был моим папой, а теперь мой настоящий папа — Гари.

Гари. Неожиданно я поймал себя на том, что иду через дорогу к его дому. Я не представлял себе, что ему скажу, не знал, чего хотел этим добиться. Но тем не менее я стоял на пороге и нажимал на кнопку звонка.