Крупным планом

Бет ушла каких-нибудь пять минут назад, так что, когда Гари распахнул дверь и увидел меня, он остолбенел. Сначала растерянно заморгал, но сразу же постарался взять себя в руки. После продолжительного молчания — я полностью потерял дар речи — я мысленно задал себе логичный вопрос: какого хера я тут делаю? Первым нарушил молчание Гари:

— Бен?

Я умудрился выговорить только одно слово:

— Камеры…

— Что?

— Камеры. Вы сказали, что я могу зайти, чтобы поговорить с вами о камерах…

Его явно позабавило мое выступление, он осторожно меня разглядывал, видимо стараясь решить, не простое ли совпадение это мое появление на его пороге.

— Ага… конечно, я говорил. Но сейчас воскресенье, вроде уже поздно…

— Всего лишь без двадцати девять, — сказал я, бросая взгляд на свои часы. — Вовсе не поздно. Все равно, Бет и мальчики уехали…

— Да, я…

Он вовремя спохватился.

— Что? — спросил я.

— Заметил, что «вольво» нет у дома.

— Заметили, вот как? — Я внезапно осмелел.

— Да, заметил… и все.

Теперь он не мог подобрать слова.

— Не знал, что вы так пристально наблюдаете за моим домом.

— Да нет, у меня нет такой привычки… Послушайте, Бен, я здорово устал, так что…

— Давайте по-быстрому выпьем по бокалу вина, — предложил я.

Он заколебался, я почти слышал, как он соображает: смогу ли я с этим справиться? Он сделал широкий жест правой рукой:

— Заходите, приятель.

Я вошел. Хотя дом Гари был обычным пригородным домом в колониальном стиле, таким же, как у меня, переступив порог, я попал в совсем другой мир, эдакую эрзац-Трибеку.[20] Стены ободрали, а затем покрасили серо-голубой краской. Ковры сняли, а пол выкрасили в черный цвет. С потолка свисали четыре светильника. И единственной мебелью во всем помещении был длинный черный кожаный диван.

— Ничего себе местечко, — заметил я.

— Ну да, у моего папаши были весьма оригинальные идеи насчет внутреннего убранства, — сказал Гари.

— И кто занимался вашим интерьером? Роберт Мэпплторп?[21]

— Очень смешно. На самом деле я все делал сам, еще в девяносто первом году.

— Сразу же после смерти папаши?

— У вас отличная память. Он скончался почти ровно через год после того, как умерла мама. Мне кажется, что и его доконал этот клятый Альцгеймер, сердце совсем износилось.

— Наверное, вам трудно пришлось, вы ведь единственный ребенок…

— Потерять одного из родителей — несчастье, потерять обоих — глупость.

— Никогда не думал, что вы читали Оскара Уайльда.

— Я и не читал. Видел эту цитату в каком-то журнале. Выпьете?

Он жестом пригласил меня пройти на кухню. Там тоже все было ободрано. Старые сосновые полки и столешницы заменило хаотичное нагромождение хрома и стали. Как и гостиная, кухня производила впечатление незавершенности, казалась абсурдной. На мгновение я пожалел Гари и его бесплодные попытки создать копию Трибеки в пригороде. Но мое сочувствие по поводу его провала в Нью-Йорке быстро испарилось. Исчезло, стоило мне заметить два бокала для вина на столешнице — на одном остались следы розовой помады, которой всегда пользовалась Бет.

Я кивком показал на бокалы и умудрился произнести:

— Гостей принимали?

Он с большим трудом подавил улыбку:

— Ага, думаю, и так можно сказать.

Он открыл холодильник и достал оттуда бутылку совиньона блан «Туманная бухта».

— Когда-нибудь пробовали такое вино? — спросил он.

— Бет однажды принесла домой бутылку.

Снова тень улыбки. Он вытащил пробку из бутылки.

— У нее хороший вкус, у вашей жены. «Туманная бухта» лучший белый совиньон на планете.

— Она так и сказала.

Он взял бутылку, два чистых бокала.

— В темную комнату сюда, — сказал он, спускаясь по узкой лестнице в подвал.

Там было темно, тесно, пахло сыростью. Вдоль одной стены стояли различные домашние приборы — стиральная машина, сушка, большой морозильник. Вдоль другой стены располагалось его оборудование для печатания: старый увеличитель «Кодак», поцарапанные ванночки для реактивов, нож для обрезания фотографий, перекрещивающиеся бельевые веревки, на которых он развешивал пленки и снимки для просушки. Там болталось несколько свежих снимков.

— Вот такая у меня темная комната, чисто функциональная, — сказал Гари, зажигая лампу дневного света.

— Думаю, для дела годится.

— Ну да, но в сравнении с вашей роскошью у меня здесь третий мир.

— Что-то я не припомню, что показывал вам свою темную комнату, Гари.

Он отвернулся и начал деловито снимать снимки с веревки:

— Просто предполагаю, адвокат.

— Что предполагаете?

— Что у вас самая совершенная темная комната с самым совершенным оборудованием.

— Но вы ведь ее никогда не видели, верно?

Опять эта ухмылка. Как же мне хотелось стереть ее с его рожи.

— Нет, никогда.

Лжец. Бет наверняка развлекала его там, когда детей уводили на прогулку, показывала ему мой подвал.

— Тогда почему вы автоматически предполагаете…

— Да такой денди с Уолл-стрит наверняка может позволить себе все самое лучшее. А это значит, что он все самое лучшее и имеет. Вот и все. — Он передал мне пачку снимков. — Вот взгляните, что вы об этом думаете?