Крупным планом

— Славная коллекция игрушек, — заметил я.

— Ты хочешь сказать, как твои камеры? — спросил Билл, широко улыбаясь.

— Touche,[17] придурок.

— Пива?

— Непременно.

— Достань пару банок из ящика со льдом, а я пока подниму паруса.

Ящик со льдом находился рядом с маленькой газовой плитой, соединенной прочными резиновыми трубками с газовым баллоном, который располагался в деревянной будочке на палубе. У баллона было два крана. Второй присоединялся к маленькому радиатору, прикрепленному к правому борту. Открывая крышку холодильного ящика, я нечаянно задел одну из трубок и тут же тщательно проверил, все ли в порядке. Затем взял две банки пива и вернулся на палубу.

— Банзай! — Билл поднял банку в мою сторону.

— Здорово у тебя тут все устроено, — сказал я, повторяя его жест. — Готов поспорить, что ты на этой крошке много куда можешь попасть.

— Я все хочу повести ее до Карибского моря и там пробыть пару месяцев… Но откуда у меня пара месяцев?

Он закончил возиться с кливером, затем занялся главным парусом. Парус громко хлопал, медленно поднимаясь на мачту.

— Думаю, ветер узлов двадцать, — сказал Билл.

Я сунул голову в каюту и всмотрелся в показания анемометра.

— Девятнадцать, — объявил я. — Впечатляет.

— Ага, такая удача редко бывает. Как насчет острова Шеффилд? Отсюда мы легко доберемся за два часа.

— И он как раз напротив Дарьена.

— Если тебе непременно захочется поругаться с женой, к берегу тебе придется плыть своими силами.

— Ладно, молчу.

— Смотри-ка, ты учишься.

Как только парус был поднят, Билл снялся с якоря. Затем поправил главный парус. С решительным хлопком он наполнился ветром и резко наклонил яхту на левый борт. Билл тут же крутанул штурвал, и «Голубая фишка» выровнялась. Уже через несколько минут мы оставили позади последние строения бухты Нью-Кройдона.

— Поберегись! — крикнул Билл.

Я поднырнул под резко пошедший вправо парус, который с еще одним хлопком понес нас на восток.

— Замени меня ненадолго, — крикнул Билл, перекрывая гул ветра. Как только я обеими руками ухватился за штурвал, ветер добавил еще пяток узлов, и мы рванули на восток, в открытое море, обгоняя многочисленные разномастные суденышки.

— Куда, черт побери, ты направился? — крикнул Билл.

— В Европу, — крикнул я в ответ.

Внезапно мы полетели по заливу, подгоняемые разошедшимся северо-западным ветром. Нос яхты разрезал теперь уже пенные волны.

— Двадцать пять узлов, — заорал Билл, перекрывая гул ветра. — Ничего себе скоростенка.

Я, прищурившись, посмотрел на сверкающее осеннее солнце, на бурлящий след за моей спиной. Мои легкие озябли от соленого ветра. И на несколько мучительно-прекрасных минут мне показалось, что голова моя опустела, появилось столь желанное и столь же редкое ощущение, что ты tabula rasa,[18] свободен от вины, от страха и злости. Меня захватило безумие скорости. Я мчался, оставив все позади, и ничто, никто не мог меня догнать.

За следующий час мы с Биллом не обменялись ни словом, даже не взглянули друг на друга. Мы оба смотрели прямо перед собой, завороженные ощущением простора и скорости — не было ни барьеров, ни границ, которые могли бы нас остановить. И я знал, о чем он думал, потому что думал о том же самом: зачем останавливаться? Почему не направиться на восток и не пересечь Атлантический океан? Почему не попытаться? Мы все в жизни куда-то стремимся, но тем не менее все глубже вязнем в домашней суете. Мы мечтаем путешествовать налегке, но тем не менее накапливаем все, что можем, и это нагружает нас и привязывает к одному месту. И некого винить — только самих себя. Потому что — хотя мы все раздумываем об избавлении — мы не можем избавиться от чувства ответственности. Карьера, дом, иждивенцы, долги — все это приземляет нас. Обеспечивает необходимую безопасность, повод вставать утром ни свет ни заря. Сужает выбор и, ergo, придает нам уверенности. И хотя почти все мужчины, кого я знаю, сетуют на груз домашних забот, мы все идем на это. Причем с остервенением.

— Ты ведь не хотел останавливаться? — спросил Билл, когда мы бросили якорь у острова Шеффилд.

— Не хотел? Конечно. А зачем вообще было останавливаться? — Я помолчал, потом пожал плечами. — Хотя понятно.

— Что?

— Убежать можно, а вот спрятаться нельзя.

— Но убежать-то тебе хотелось?

— Постоянно хочется. А тебе?

— Никто никогда не бывает полностью доволен своей судьбой. Но некоторые из нас принимают ее с большей легкостью, чем другие, мирятся с обстоятельствами…

— У тебя многое есть.

— А у тебя нет? — парировал он.

— По крайней мере, у тебя, похоже, прочный брак.

— А у тебя, по крайней мере, здоровые, нормальные дети…

— Прости.

— Расслабься, Бен. Не мучай себя.

Я открыл еще одну банку пива и обратил взгляд на заросший лесом берег Коннектикута. Издалека он казался таким нетронутым, таким пасторальным — ни трейлера, ни бассейна не видно.

— Расслабиться? Мне? Хорошее предложение.

— Ладно, пусть ты занимаешься не совсем тем, чем бы тебе хотелось заниматься.

— Ты хоть представляешь, насколько отупляющей оказалась эта работа с доверительным управлением?