Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

В то же время кабинет оборонялся от советской пропаганды и от вмешательства во внутренние германские дела. И именно представители «независимых» никогда не заикались о том, чтобы идти рука об руку с Москвой. Еще 27 декабря, за день до выхода «независимых» из правительства, кабинет обсуждал польское предложение, которое должно было привести к договору о поставке оружия. Гаазе возражал против такого договора не из чувства солидарности с Москвой, а потому, что он считал большевиков в военном отношении сильнее поляков и опасался, что в случае поражения последних с нами поступят как с их сообщниками. А Каутский защищал несомненно правильную точку зрения на договор как на ловушку для вовлечения нас в конфликт; с большевиками, говорил он, надо быть очень осторожными, потому что они пробовали подорвать возможность мирного договора Германии с Антантой.

Такова была в общих чертах политика, которую вели в отношении русских народные депутаты под руководством «независимых»; она соответствовала нашим потребностям и потому была единственно правильной. Кроме того, оглядываясь назад, испытываешь приятное удивление от того, сколько реально политического чутья обнаруживали люди, преемники которых осенью 1920 года в большом числе душой и телом продались Москве, ведя при этом предательскую игру для раздражения Антанты детскими и в то же время смертельно опасными провокациями.

Бунты против республики

Картина нашей революционной работы была бы совершенно неполной, если бы, изображая колоссальные размеры подлежавших разрешению задач, она не рисовала в то же время условий, в которых должна была осуществляться наша работа.

Бочка с порохом в качестве символа недостаточно точно изображает устойчивые и уютные наши кресла в министерствах. Мы работали днем и ночью среди постоянной опасности взрывов, которые нередко превращали Вильгельмштрассе в далеко не достаточно защищенную крепость. Я не намерен изображать различные пигмейские революции и бунты главными событиями революции. Почти все они были связаны с кровопролитием, и это обеспечило им печальную и позорную память. Достаточно вспомнить: 9 ноября старое государство окончательно рухнуло, настолько окончательно, что от сильнейшей его опоры, армии, едва оставались развалины. Общее положение, особенно условия перемирия и грозивший мирный договор, естественно, ставили некоторые пределы преобразованию старых учреждений. Понятно, что было невозможно спокойно отремонтировать и обновить машину, которая не могла ни на минуту остановиться, и даже наоборот — вследствие потребностей, вызванных проигранной войной, должна была исключительно напряженно работать. Но крушение империи устранило, по крайней мере, внутреннее неравенство и несвободу, каждому легально проявлявшемуся мировоззрению был открыт свободный путь. Обе рабочие партии держали в своих руках высшую правительственную власть. И тем не менее «углубление революции» ни на один день не прекращалось, были даже люди, которые намеревались превратить революцию в длительное состояние. То, что массы, после 9 ноября, перенеся государственную власть на своих доверенных людей, не отправились по домам, чтобы продолжать обычное дело с того места, где оно остановилось перед революцией, было совершенно понятно. Еще кипели в них ненависть и негодование против старого государства, собранные в долгие годы мира и войны. Они не могли сразу установить нужное отношение к новому государству, не могли то государство, которое вчера было врагом и угнетателем, сегодня считать другом или даже своим достоянием. Они могли это тем меньше, что этот друг был еще обременен всем несчастным наследием кровопролитной войны, и значит, не мог улучшить условия их жизни и смягчить их нужду. Кроме того, должно было пройти первое упоение непривычной свободой, надо было освоиться с новыми условиями, надо было ознакомиться с новыми правами и научиться пользоваться ими. Революционные недели для измученного до мозга костей пролетариата были как бы передышкой, после четырех лет непрерывной работы или сидения в окопах. Гисбертс как-то сказал: народ, у которого позади такая война, имеет право несколько недель быть пьяным.

Таким образом, массам нельзя вменить в вину того, что произошло при республике и против нее, с ноября по январь и затем еще раз в марте. Тем более должны мы кровавые события, уличные стычки, захваты газет и нападения, происходившие в то время, отнести на счет тех, кто знал, что все это было не чем иным, как самоуничтожением пролетариата, борьбой рабочих против рабочих. Революционная романтика, которая не мыслила переворота без кровопролития, и мания величия, почитавшего себя недостаточно удовлетворенным, праздновали на улицах Берлина оргии, где массы были тем же пушечным мясом, что и во времена Вильгельма II.