Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники

Призыв Людовику пришел 20 апреля, в тот самый день, когда его соперник покинул Фонтенбло. Под одобрительными взглядами толпы кокни затянутый в тугой корсет принц-регент в сопровождении пышного военного эскорта отправился за своим царственным братом. Повсюду были развешаны белые цвета Бурбонов, стены Девоншир-Хаус украшали флаги и гербы Франции и Англии, а лондонцы насвистывали популярную песенку сезона — «Белую кокарду». Два толстых монарха встретились и обнялись у «Аберкорн-Армз» в Стэнморе, куда изгнанника привезли радостные англичане, которые сами впряглись в его экипаж. Жалко, что едкий герцог Веллингтон не присутствовал при этом акте примирения двух стран. В противном случае историю, возможно, украсила бы очередная из его сардонических острот. Когда веселых франкофилов заменили лошадьми, процессия направилась к отелю Гриллона на Албемарл-стрит, на Пикадилли, где оркестр герцога Кентского играл «Боже, спаси короля» в честь хозяина и гостя. Царственных особ вышли встречать лорд-мэр и олдермены, а за их спинами толпились эмигранты (среди которых была и Фанни Барни) в надежде, что утомленный Людовик запомнит их как тех, кого наполеоновские амнистии не соблазнили на возвращение домой. Несколько дней спустя, когда враждебность южан заставляла свергнутого императора поторопиться с выездом из страны, Людовик ступил на берег Франции навстречу приветствиям не менее громогласных северян. Сопровождавшие его эмигранты были в возбуждении. После двадцати лет изгнания они вернулись на французскую землю, и мысли большинства из них, без сомнения, были обращены к будущему. Однако среди них был один, кто не забывал о прошлом. Покидая свое убежище в британском Сомерстауне, аббат Каррон обращался в своем прощальном письме к «благородным и чувствительным душам, которые… относились как к брату и лелеяли как сына бедного иностранца, неприметного гражданина в своей стране, который остался и должен был остаться неизвестным у вас». Его письмо заканчивается такими словами: «Провидение требует от меня этой великой жертвы, которая для меня подобна новой эмиграции…» В 1814 году политические изгнанники могли быть абсолютно уверены, что в Англии они найдут безопасность и гостеприимство. Никто их не арестовывал на основании полузабытых договоров и не сажал в самолеты, доставлявшие их в руки палачей. В этом отношении мы, англичане, похоже, совершили большой регресс. Копию письма аббата Каррона следовало бы вставить в рамку и повесить на стенку в кабинете сменяющих друг друга министров внутренних дел.

Долгое путешествие к Средиземному морю почти закончилось. 27 апреля усталые путники достигли Фрежюса, маленького порта, где менее пятнадцати лет назад генерал Бонапарт и более удачливые из его спутников сошли на берег после окончания своих египетских приключений и отправились на север, чтобы положить конец революции. Сейчас Наполеона не окружали обрадованные французы, умоляющие избавить их от коррумпированного и некомпетентного правительства, однако капитан Ашер, командующий английским фрегатом «Неустрашимый», устроил салют из двадцати одной пушки в знак приветствия то ли бывшему императору, то ли комиссарам. Как бы то ни было, начальство сделало ему за это выговор.

Неподалеку на якоре стоял французский бриг с метким названием «Непостоянный», но на нем развевались цвета Бурбонов, и Наполеон предпочел британское гостеприимство. К счастью, русский и прусский комиссары отбыли. На Эльбу Наполеона должны были сопровождать представители Англии и Австрии — полковник Кэмпбелл и генерал Келер, пара воспитанных сторожевых псов.

В одиннадцать вечера 28 апреля Наполеон поднялся на борт и сразу проявил свою сердечность и дружелюбие, которыми столь часто превращал врагов в друзей. Первыми он покорил матросов на нижней палубе, и вскоре вся команда называла его «отличным парнем» — вся, за исключением боцмана Джо Хинтона, который оказался неподвластен очарованию Наполеона и рычал «Чушь!» всякий раз, как его товарищи начинали восхвалять своего великого пассажира. Сварливость Хинтона продолжалась до тех пор, пока он не получил свою долю наполеондоров, которые император раздал команде, покидая судно.

К тому времени Наполеон окончательно успокоился. Собранный, рассудительный, умственно бодрый и дружелюбно общительный, он стал доктором Джекилом из Тильзита, а мистер Хайд последних четырех недель отошел в тень[10]. Кроме того, он был очень тактичен. На борту судна по странному совпадению находился племянник сэра Сиднея Смита, английский авантюрист, о которым Наполеон как-то выразился, вспоминая, как упорно Смит оборонялся в Акре: «Этот человек заставил меня пожалеть о моей судьбе». Но теперь он сказал лишь: «А, я встречался с этим человеком в Египте».

Для всех плавание оказалось приятной, спокойной прогулкой, а для немногих привилегированных, обедавших и разговаривавших с государственным узником, оно стало откровением — они познакомились не только с поразительной способностью Наполеона оправляться после удара, но и с его тайными мыслями.