Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники

На переговорах все вертелось вокруг Австрии. Захочет ли она связать свою судьбу с союзниками, положить в свой карман полмиллиона английским золотом и сделать ставку на свою способность сдерживать Россию и остановить рост Германской империи? Или она предпочитает медлить и водить за нос как Наполеона, так и своих соперников на севере и на востоке? Или же станет домогаться обширных территориальных приобретений, примкнув (или угрожая примкнуть) к Франции, в попытке не дать России или Пруссии заполнить вакуум власти, который последует за расчленением Французской империи? Никто этого не знал — ни Наполеон, ни царь, ни прусский король, ни британские посланники, ни, конечно, сам Меттерних при открытии переговоров. Все походило на чрезвычайно сложную карточную игру, в которой каждому игроку кажется, что у него козыри на руках, и где результат зависит от того, кто сделает меньше ошибок и чье хладнокровие будет соразмерно брошенному вызову.

В течение почти всего XIX века было модно рассматривать кампанию 1813 года как освободительную войну. Державы коалиции представлялись как сила, состязающаяся с человеком, которого амбиции довели почти до безумия, но открытие архивов после падения династий Романовых, Гогенцол-лернов и Габсбургов в 1917-м и 1918 годах привело к трезвой переоценке этой борьбы. Тогда стало ясно — а позже подтвердилось, — что большинство людей, игравших в свои игры в залах заседаний дрезденского дворца и на последующей официальной конференции в Праге, были не теми, кем казались, — не паладинами, согласившимися забыть свои личные разногласия ради общей борьбы с мегаломаньяком, а профессиональными интриганами, озабоченными почти исключительно своими собственными выгодами и своей карьерой. Их общей целью, если таковая имелась, было восстановить в Европе старый порядок, при котором происхождение было всем, а личные заслуги — почти ничем.

Нельзя, конечно, сказать, что цели Наполеона в его борьбе против врагов были демократическими в том смысле, в каком мы понимаем это слово сегодня. Стоит прочесть лишь несколько его писем того времени, чтобы понять, что во многих отношениях он был столь же расчетливо эгоистичен, как его противники, но в его пользу говорит хотя бы то, что его сильнее заботило не прошлое, а будущее с его огромными возможностями, которые обещал новый век, пришедшими на смену обычаям прошлой эпохи, мертвым уже тогда, летом 1813 года. «Эти войны были следствием конфликта между прошлым и будущим», — заметил он в ссылке. И, обдумав и окончательно отвергнув условия, предложенные державами, которые его армия новобранцев изгнала с поля боя, сделал вывод: «Они пообещали мне сомнительное разрешение существовать…» В качестве примечания к этим рассуждениям Наполеон добавил, что, если наследственный монарх может надеяться после двадцати поражений вернуться в свою столицу, такой бесславный конец заграничной войны неприемлем для «выскочки из солдат». Он прекрасно понимал, что Франция жаждет мира, но полагал, что продолжительный мир нельзя обеспечить договором, подписанным прижимистым человеком, сидевшим напротив него за столом переговоров, и в этом отношении история подтвердила его дальновидность. Дискуссии, последовавшие за отречением Наполеона в течение девяти месяцев перемирия, нисколько не уменьшили взаимного соперничества России, Австрии, Франции и новой державы — Пруссии. В сущности, оно сохраняется до сих пор, после столетия притеснений, двух мировых войн и бесчисленного количества мелких конфликтов, предшествовавших двум крупным. Мечта о Европейской федерации, вдохновлявшая европейские завоевания Наполеона, вновь всплыла только в Римском договоре, и цена этой федерации осталась прежней — гегемония Франции во главе с де Голлем.

В основе дрезденских и пражских переговоров о перемирии лежали зависть и недоверие. Позиция Австрии, не вовлеченной в катастрофы 1812 года и в последующую кампанию, окончившуюся в Баутцене, была прочнее, чем в течение всего последнего десятилетия, и она воспользовалась этой своей позицией безжалостно и эффективно. Собранная в Чехии двухсоттысячная армия была великолепной картой в игре, и, когда Меттерних 24 июня (за три дня до его противостояния с Наполеоном в Дрездене) встретился с русским и прусским послами, именно он, а не воюющие державы, задавал тон. Его предложения сводились к шести основным пунктам, и жесткость условий свидетельствовала об опасениях Австрии, что Наполеон использует период перемирия для возобновления тильзитского баланса сил, который, в сущности, представлял собой раздел Европы между Россией на востоке и Францией на западе. Эти опасения были вполне оправданными. Русские, уничтожив Великую армию на своей земле, склонялись к тому, чтобы предоставить Западную Европу собственной судьбе, и, если бы Австрия не так стремилась стать арбитром будущего Пруссии, вполне возможно, что царь ограничился бы своими владениями и отказался вести войска так далеко на запад от своих границ.