Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники

Докладывая, что мирные переговоры окончательно сорваны, маршал Удино, известный как один из самых откровенных последователей Наполеона, сказал: «Иными словами, это война! Иными словами, плохо!» Его сразу же изгнали из комнаты, но, узнав, что император оскорбился, Удино засмеялся. «Он скоро об этом позабудет, — сказал маршал. — Я ему нужен». И вправду он оказался нужен Наполеону; через десять месяцев грядущих боев, когда союзники прорвутся через Эльбу, За-але и Рейн до ворот самого Парижа, императору понадобится каждый француз, способный носить оружие.

Глава 7 Чеснок и судьба

I

Есть вещи, недоступные гению. Известно, что величайшие мыслители разгуливают по улицам с незавязанными шнурками — не из-за небрежности или рассеянности, а потому, что их пальцам неведом секрет завязывания узлов. Для Наполеона, который умел почти все, недоступным оставалось искусство верховой езды. Он провел в седле всю молодость и почти всю взрослую жизнь, но так и не научился держать равновесие, подгонять коня коленями и икрами ног, натягивать поводья и вообще держаться так, чтобы тренированная лошадь была уверена в своем наезднике. Снова и снова он падал с седла, порой сильно калечась. Если на его пути попадалась глубокая борозда или кроличья нора, его лошадь наверняка упиралась или спотыкалась, и он нередко летел лицом в грязь. Мальчишка-пахарь, зачисленный в гусары или драгуны, за неделю в ездовой школе становился более опытным наездником, чем стал Наполеон за все время своих войн. Новая кампания требовала от него быстрых перемещений, и, возможно, к концу лета 1813 года он примирился со своим странным изъяном. Теперь его нечасто видели в седле, и передвигался он главным образом в экипаже.

Это был не обычный экипаж, в каких тогда ездили простые пассажиры. Не была это и легкая повозка, какую можно было бы счесть подходящей для бездорожья на обширных полях битв, пересеченных множеством рек. Это была огромная, неуклюжая карета, выкрашенная в зеленый цвет, с двумя сиденьями и особыми рессорами. Ее везли, как правило быстрой рысью или легким галопом, шесть огромных лимузенских лошадей; кроме многочисленного эскорта, при ней состояли два кучера и мамлюк Рустан на козлах. Карета, оснащенная множеством запирающихся ящичков, пятью огромными фонарями, запасом свечей, миниатюрным арсеналом и складной кроватью, представляла собой одновременно и передвижной штаб, и маленькую гостиницу на колесах. Ее проезд через саксонские города и деревни сопровождался шумом и грохотом, словно надвигался тайфун, и ее можно было услышать за полмили, что давало проворным пешеходам время убраться с дороги. Между августом и октябрем 1813 года экипаж императора превратился в демоническую легенду вроде тех, что связаны с историями о привидениях, а генерал Оделабен, той осенью сопровождавший его в стремительных передвижениях между силезской границей и Лейпцигом, был так потрясен и каретой, и ее способом передвижения, что та стала в глазах его и других людей символом личности и судьбы Наполеона.

Всюду, куда бы ни направлялся экипаж, его окружали дежурные адъютанты, конюхи, ординарцы и верховой эскорт, к которым неизменно присоединялись двадцать четыре конных гвардейца-егеря. Четверо егерей двумя парами ехали впереди, расчищая путь. «Остальным из нас, — говорит Оделабен, — всегда грозила опасность сломать шею или переломать ноги». По команде императора вся кавалькада очертя голову устремлялась вперед, сталкиваясь и оттесняя друг друга с узкой дороги, и иногда темп передвижения не снижался даже с наступлением темноты. Адъютанты, находившиеся возле императора, рисковали гораздо больше, чем те, что попадали на поле боя. Затем, по очередному резкому приказу, вся громадная процессия останавливалась, и, когда бы это ни случалось, начиналась процедура обустройства, превратившаяся в настоящий ритуал.

Передняя четверка егерей выстраивалась квадратом, примкнув штыки к карабинам и взяв на караул. Затем квадрат расширялся за счет арьергарда, и никто не покидал своего поста, пока Наполеон справлял естественные надобности или рассматривал врагов в подзорную трубу, используя вместо подставки плечо Коленкура. Когда кортеж располагался лагерем, разводили огромный костер, чтобы его пламя сигнализировало о присутствии императора. Затем устанавливали стол, и все, кроме Бертье — начальника штаба, или того командира, чей рапорт требовался в данный момент, — держались поодаль, а квадрат превращался в полукруг. В ожидании атаки или маневра Наполеон неустанно шагал у костра, нюхая табак, пиная ногой камешки или отшвыривая в огонь попавшиеся щепки. «Он был не способен заняться ничем другим», — прибавляет Оделабен.