Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники

На следующий день, 30 января, император смог осмотреть город. Он узнал дерево над рекой, под которым в двенадцатилетнем возрасте впервые читал итальянского поэта Тассо. Может быть, он вспомнил, что Тассо провел последние семь лет своей жизни в сумасшедшем доме и умер вскоре после того, как в Риме его провозгласили поэтом-лауреатом. От Бриенна до могилы на острове Святой Елены прошло семь лет и четыре месяца. Но писатель должен крепко подумать, прежде чем воспользоваться этим совпадением для окончания саги о жизненном пути этого человека, снова забросившем его в Бриенн тридцать с небольшим лет спустя после того, как он уехал отсюда в парижскую кадетскую школу. За эти годы он покорил целый континент и командовал армиями в таких далеких странах, как Испания, Россия и Святая земля; и вот он вернулся, ведя войско по берегу реки, на которой провел пять несчастливых лет одинокой юности. Эмиль Людвиг, из всех биографов Наполеона Бонапарта ближе всего подошедший к жившему в нем поэту и мечтателю, так пишет о его жизни в Бриенне: «Никто никогда не видел, чтобы этот мальчик смеялся». А над чем ему было смеяться — чужаку в стране, которую он считал вражеской, бедняку в поношенной мешковатой одежде, крохотного роста и знающему лишь самые-самые начатки французского языка? «Если вы, корсиканцы, такие храбрецы, то как вы дали себя разбить нашим непобедимым войскам?» — спросил его один из юных снобов, которых было полно в школе. «Их было по десять на одного нашего», — ответил Наполеон. Теперь, после столь долгого пути, соотношение сил было примерно таким же.

Но сейчас не было времени сравнивать юношеские мечты с достижениями и провалами зрелых лет. Блюхер, ругающийся как солдат, которым он никогда и не переставал быть, отступил к правому крылу Шварценберга, найдя его в Бар-сюр-Обе и незамедлительно получив 20-тысячное подкрепление, пусть и не излечившее его самолюбие, но восполнившее потери. Здесь, на пути союзников, история приподняла уголок занавеса, показывая, что будущие поколения прусских милитаристов припасли для Запада. Был издан приказ безжалостно расправляться с любыми французскими общинами, защищающими свои очаги, как с партизанами. Оказавшие сопротивление гражданские лица подлежали расстрелу, а деревни — сожжению. В ближайшие двое суток были сожжены две деревни — Ла-Шез и Морвийе, первые из длинного списка. В то время в прусских рядах сражался прусский военный теоретик Клаузевиц. Вскоре он станет проповедником жестокости, огласив доктрину безжалостного террора, якобы ускоряющего окончание войны, — доктрину, которая в последующие годы распространилась подобно чуме среди прусских военных умов. В 1870 году в Седане патриотически настроенных граждан казнили за «стрельбу». Путь германской армии по Бельгии в августе 1914 года был отмечен пылающими городами и убитыми мирными жителями; объявлялось, что жертвы этих инцидентов стреляли по германским солдатам. В 1940 году уроки Клаузевица распространились так широко, что гитлеровским палачам не требовалось особого понукания. Вся Бельгия и Северо-Восточная Франция усеяны могильными камнями с надписями «Расстрелян немцами, 1914» или «Расстрелян немцами, 1944». В одном лишь городке Тамин камней с первой надписью насчитывается 384. В деревнях между Бриенном и Ла-Ротьером, возможно, найдутся и могилы с датой «1814». Может быть, именно здесь Клаузевиц придумал свою теорию умиротворения. Ветераны Великой армии находились на постое в Германии с 1806 года, и было бы глупо полагать, что мирные жители не испытали на себе грабежей и насилия. Но такие случаи были отдельными, и совершали их ожесточенные люди, опьяневшие от вина, или от вида крови, или от того и другого. Подобные инциденты никогда не являлись частью преднамеренной политики, провозглашенной французскими властями. Любая война ложится тяжким бременем на население оккупированных территорий, но средний западный солдат — не обязательно убийца, по крайней мере, до тех пор, пока жестокость не возводится в ранг политики.

Наполеон понимал пропагандистское значение этих актов. Через три дня после штурма Бриенна он писал Коленкуру, все еще поглощенному политическим покером на Шатильонской конференции: «Вражеские войска ведут себя гнусно. Все жители ищут убежища в лесах… враги съедают все, уводят всех лошадей и скот, уносят всю одежду, какую находят, даже лохмотья бедных крестьян; они избивают и мужчин, и женщин, непрерывно насильничают. Я видел это состояние вещей собственными глазами… Вы должны нарисовать живую картину вражеских зверств. В таких городах, как Бриенн с двухтысячным населением, не осталось ни единой живой души!»

II

Эффект от победы в Бриенне оказался еще более скромным, чем от побед при Лютцене и Дрездене во время саксонских кампаний. Блюхер отступил, но, получив подкрепления и находясь в тесном взаимодействии с главной армией союзников, вскоре снова был готов идти в бой. И он сделал это под Ла-Ротьером, в нескольких милях к юго-востоку от Бриенна.