Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники

И все же, несмотря на нехватку людей, нехватку продовольствия, непогоду и непроезжие дороги, картина была не совсем безнадежной. Блюхер, превосходящими силами преследовавший Макдональда по долине Марны, совершал одну глупость за другой, в то время как Шварценберг, наступающий по Сене, вел себя в точности наоборот, двигаясь так медленно и осторожно, что не сумел даже раздавить 25-тысячные силы Удино, имея шестикратное превосходство. В различиях темперамента двух этих полководцев заключалось решение задачи, которую Наполеон должен был решить — причем немедленно, если он хотел спасти Париж. Было необходимо воспользоваться безрассудством Блюхера за счет осторожности Шварценберга, и, добиваясь своих целей, Наполеон вел кампанию, превосходившую своим замыслом и исполнением все войны, которые он вел в юности.

В письме брату Жозефу из Ножана он обрисовал свой план: ударить по рассеянным силам Блюхера, уничтожить их, после чего наброситься на более сильную армию Шварценберга. Он не особенно надеялся победить крупную армию в сражении, но рассчитывал, что сможет остановить ее продвижение и тем самым спасти столицу. «После этого, — туманно пишет он, — я буду ждать новых комбинаций». Лишь он сам и, может быть, Талейран и Меттерних знали, что скрывается за фразой о «новых комбинациях».

В качестве первого шага угрюмый и одолеваемый предчувствиями Мармон направился на север в сторону Сезанна. Его отряд, насчитывавший немногим больше 4000 человек, шел на верную гибель, но вслед за ним выступили император с 8-тысячной Старой гвардией, Ней с 6000 новобранцев-пехотинцев и 10-тысячная кавалерия во главе с такими опытными командирами, как Груши, Нансути и Думер, — всего около 28 500 человек, включая авангард.

Виктор с еще 8000 человек был оставлен в Ножане с приказом быть готовым к выступлению на север или на юг в зависимости от ситуации. Удино по-прежнему отступал вниз по Сене под напором австро-российской армады Шварценберга. Макдональд, больной и изнуренный после боевого отступления из Нидерландов, стоял на крайнем западном фланге, в городке Ла-Ферте-сюр-Жуар, всего в тридцати милях восточнее Парижа.

В столице царила паника, которую не могли погасить неловкие действия Жозефа, официального заместителя императора. Но вину за недостаток решительности нельзя взваливать на одного Жозефа. Письма из императорского штаба требовали от него выставить по двести пятьдесят стрелков у всех ворот, но одновременно приказывали не допустить пленения императрицы и короля Римского, даже если ради их безопасности придется пожертвовать Парижем. Вероятно, Жозеф, вспоминая прошлогодний разгром под Виторией, думал: что могут сделать двести пятьдесят стрелков, причем половина — из Национальной гвардии, против 150 тысяч врагов, наступающих по Сене, и еще 50 тысяч — по Марне? Он заламывал руки, как часто делал в Мадриде. Интернированный англичанин, проходя мимо Вандомской колонны, увидел у ее основания объявление: «Проходите скорее, сейчас упадет!» Но не все было потеряно, даже если лишь один человек в Великой армии сохранял спокойствие. Через несколько дней колонна в 6000 пленных и несколько захваченных знамен появилась у тех же самых ворот и прошла в них под изумленными взглядами национальных гвардейцев, которые до последнего призыва были приказчиками, бондарями и виноторговцами.

Первый триумф достался Мармону. Под Шампобером, между Сезанном и Эперне, он наткнулся на два отдельных русских корпуса, ожидавшие подкреплений. Ими командовал генерал Алсусьев, которого вышвырнули из Бриенна; под его началом находилось около 4500 человек — примерно на сотню больше, чем у Мармона. Мармон, не дожидаясь подмоги, атаковал сразу. Его мальчишки бросились вперед с той же отвагой, как их предшественники под Лютценом и Баутценом годом раньше. Некоторые из них не знали даже начатков своей новой профессии. Мармон увидел одного новобранца, стоявшего под градом пуль, и спросил его, почему он сам не стреляет. «Целиться я умею не хуже всякого, но никто не показал мне, как заряжать ружье», — был ответ. Рядом нашелся еще один, более благоразумный юнец, который отдал ружье своему лейтенанту со словами: «Сударь, вы уже давно занимаетесь этим делом. Берите ружье и стреляйте, а я буду подавать патроны»*. Русские, не осознавшие слабости противника, бросились в бегство. Алсусьев и другие офицеры были взяты в плен и тем же вечером попали на ужин с французским императором в придорожном коттедже.

Наполеон раздул эту небольшую победу в триумф. Обращаясь к Мармону и прочим в тот вечер, он сказал: «Еще один такой день — и я вернусь на Вислу». Может быть, он так шутил, но шутка не получилась, что он вскоре понял по выражению лиц своего штаба, и тогда он поспешно добавил: «И тогда я заключу мир, согласившись на естественную границу по Рейну».

«Как будто это было в его силах!» — горько замечает Мармон в мемуарах, написанных в то время, когда его титул — герцог Рагуза — стал во французском языке синонимом предателя.