Крушение лабиринта

– Четыре года твое Искусство рождает войны между богами! – гремит надорванный голос подобно рокоту обреченной, истощающейся грозы. – Два бога обнаруживают одну на концах лучей, идущих из их сердец. И затевается поединок. И каждый применяет разрушительные Искусства, какие знает! На Острове давно бы не осталось бога живого, Тессий, если бы наша Сила была, как прежде. И к лучшему б, может быть! Чем дряхлеть… Но Сила умирает раньше богов. Искусство, которое ты принес, как чуму – высушивает и убивает ключ Силы! Изводит корень ее. Ибо ты… ниспровержением власти плащей и масок ты подорвал покой! Мы сделались подверженными страстям, как люди! И вот, мы начинаем печалится, уставать. Мы… мы же слабеем, Тессий, словно простые смертные!

– Так этого ты хотел?! – вдруг, вскакивая, кричит царь. И вздрагивает полотняный полог у ложа Тессия. – В этом… состоит месть, которую совершить надо мной ты клялся?

– Что же, ты своего достиг, – продолжает прерывающийся глухой голос. – Ты отомстил хорошо: я царь, а для царя не найти цикуты более горькой, чем увидать вырождение своего народа…

Тессий поднимается с ложа, услышав эти слова.

Становится против Таурия. И удивление – слабое, мимолетное, непритворное - отчетливо читается на его лице.

– Месть? – произносит бог. – Да, Таурий, я хотел… но – сколько же эпох назад это было? Я помню еще, пока, этого другого себя, желавшего отомстить. Как будто бы желавшего отомстить, потому что клялся. Тот я… действительно поставил перед собою цель: отправиться в Лабиринт и искать оружия, пригодного к поединку с тобою на смерть. Я заставлял себя держаться сей цели, сколько умел, но я… по-настоящему, Таурий, я искал иное. Не признаваясь в этом себе, прячась от самого себя. Да только Лабиринт – место, единственное, быть может, где от себя не спрятаться! Он предлагает на каждом шагу живительное и новое. Он завлекает в сети смертоносных загадок и… там каждый обретает, что хочет. Что правда хочет. И только лишь получив – обнаруживает, чего на самом деле искали глубины его души.

– Твоя же глубина пожелала… – говорит царь, и чувствует, что у него пересохло горло. Присаживается опять на ложе. Снимает с головы тяжелую маску, внимательно взглянув, перед этим, колдовскими ее глазами, где чаша. Укладывает маску на ложе, и она лежит около, и грозные острия рогов смотрят вперед и вверх. Один сияет в луне, другой темен. И смотрят золотые глаза… и царь, лишенный теперь их силы, нащупывает легко рукой чашу, почти как зрячий, и отпивает.

Привычен ко своей слепоте. И она ни сколько не уменьшает его уверенности. И даже слепота эта, может быть, подпитывает ее.

Уверенно возвращает чашу – поставил, не расплескав. Но все же не совсем на то место, с какого взял, и погасает от этого вино: сюда уже не доходит луч.

– Твоя глубина желала, – падают слова Таурия, – чтобы поравнялись боги с простыми смертными? Чтобы разбился Селий, который спас, как я слышал, некогда тебе жизнь?

Тяжелый вздох вырывается из груди Тессия.

– Печалуешься о смерти друга? Вздыхаешь столь сокрушенно: ах, почему его со мной больше нет? А я тебе скажу, почему, Тессий, и сам ты хорошо это знаешь. Темная страсть, что выпущена теперь на волю твоим учением, проникла и в сердце Селия, как в сердца прочих. И вот однажды он летел над землею – и ощутил ее в сердце, тяжелую эту страсть! И сразу же она отобрала, оттянула на себя Силу, которой этот бог побеждал притяженье низкой земли! Он больше не смог лететь. И начал он беспомощно падать, как бессмысленный камень, Тессий… и он разбился.

– И точно также, – царь говорит размеренно и отрешенно, как будто бы, – весь этот Остров, благословенный когда-то, лежит во прахе… Твое Искусство разбивает парящее высоко – о землю. Вот, значит, как исполняется предсказание выжившего из ума бога! Холодная и тупая тьма оковала Круг. Не возгорается огневой Столп, а вместо – лишь тлеет изнутри каждого чадящий мелкий огонь, который низшие зовут ревность. Тысячелетиями это слово было мертвым для нас, богов… а ныне их болезнь стала нашей! И мы слабеем. И скоро станем беспомощными, как люди. Кто будет защищать Остров, Тессий, если придут враги? Микайны же, по предсказаниям Сандрия, скоро и опять вспомнят о наших землях!

Таурий умолкает. Не произносит ни слова в ответ и Тессий. Оставшееся в чаше вино кажется густой тьмой.

И царь, чуткою и чуть вздрагивающей рукою, берет – и медленно испивает ее до дна. И произносит затем слова, которых ради он, видимо, и явился: