Круть

– Над Россией, – ответил Рудель. – На дорогах танки и верблюды, грузовики и телеги. Прут на запад. Одну колонну расстреляешь, а вместо нее две новых. В общем, мрачная перспектива. И тут вижу – рядом «мессершмит» летит. Наш. С черными ромбами вокруг мотора и радугами на крыльях. А на борту – красное сердце со стрелой и надпись «Ульрика».

– Издалека надпись прочитал? – спросил кто-то из братвы.

– «Мессершмит» подлетел, – сказал Рудель. – И крыльями мне помахал. Но я и так знал, что там за надпись.

– И кто это был?

– Ас номер один Хартман, – ответил Рудель.

– Так кто был номер один? – спросил другой браток. – Рудель или этот Хартман?

– Вообще-то Рудель, – ответил Рудель. – У него было пятьсот танков, линкор и чего там еще, не помню. А людей вообще убил немерено. Но если чисто по самолетам, Хартман. Больше трехсот побед в воздухе. Он, правда, хитро воевал – замечал издали вражеский самолет, начинал маневрировать, заходил в нижнюю полусферу, где его видно не было, подкрадывался сзади – и бац! Триста человек убил, а его почти никто не заметил. В общем, такой воздушный снайпер из-за угла. Специализация была разная. Рудель по наземным целям, а Хартман по воздушным.

– Тогда почему номер один все-таки Рудель?

– По наградам. Вообще, они почти вровень шли. Оба немецкие военные спортсмены – в смысле подхода к делу. Оптимисты, жизнелюбы. Но у Руделя одна цацка имелась, какой у Хартмана не было. И еще медальку за две тысячи пятьсот вылетов ему лично фюрер нарисовал. Так что по общей сумме он получался главнее.

– Понятно.

Рудель приободрился и оглядел братву.

– Помахал мне Хартман крыльями, и тут с земли трассера веером. Сорокамиллиметровая зенитка. Один снаряд прямо возле Хартмана лопнул – и у того винт остановился. Он на вынужденную. Под нами как раз скошенное поле со стогами, погода сухая, так что сесть было где. В общем, приземлился Хартман в русском тылу. Ну, думаю, придется выручать камарада. Сбросил обороты, посадил свою «штуку» рядом. Подбегаю к его самолету, а Хартман уже вылез и мотор проверяет. Красивый такой паренек, молодой совсем. Худенький блондин. Я мотор вместе с ним осматриваю, а сам все больше на него кошусь.

– Ясно, – недобро хмыкнул Кукер.

– Проблему обнаружили. Осколком патрубок перебило. Поставили заплату, во сне я это умел. Мотор заработал. Только лететь уже никуда не хочется.

– Почему? – спросил браток.

– Потому что с войной уже ясно все. У фюрера паралич воли, мировое еврейство строит козни, усатый монстр штампует танки, центральная Азия ломится в европейскую колыбель культуры… Стали мы об этом с Хартманом говорить, и прямо разрыдались оба.

– Да, – заметил кто-то из братвы, – под туманом такое бывает, когда по вене.

– И тогда Хартман рассказал про последнюю встречу с фюрером. Фюрер, значит, дал ему поглядеть в свой хрустальный шар и объяснил, что будет дальше. Русские разбудят подземного мистического зверя, он ворвется в наш тайный храм и пожрет нашего великого духа-покровителя… Но мы, сказал фюрер, все равно победим. Не через сталь и кровь, а через черный латекс и анальный гель. Мы станем швулями и будем карать всех тех, кто не захочет долбиться в сраку вместе с нами…

– Ага, – сказал Кукер. – Теперь вижу, куда клонишь.

Рудель даже не посмотрел в его сторону.

– Я отвечаю Хартману – мы не сможем. А Хартман говорит – сможем, Ганс! Сможем! Не зря меня зовут Буби… Его и правда так звали, потому что молодо выглядел. Красавчик! Про Ульрику он специально на «мессершмите» написал, чтобы бойцы не думали, что он пидор, но фюрера ведь не обманешь. Я спрашиваю – зачем это, Буби? Зачем? А Хартман отвечает – ты не понимаешь, Ганс. Фюрер познал грядущее. Уберменш не придет. Придет Херреншвуле[4]. Я даже под ноги плюнул. Какая мерзость, говорю. Как же это Уберменш не придет? Значит, все было зря? Ты не понимаешь, отвечает Буби. Уберменш приходил, но проиграл. Это и был ты сам со своим протезом. И я, наверно, тоже. Наша карта бита. А Херреншвуле победит. Небинар-трансгендеры зеленых совершат то, чего не сумели сделать панцер-гренадеры СС. Только зайдем в этот раз с другого фланга. Или вообще с тыла. А мистическое семя посадим мы с тобой. Потому мы и встретились в небе… Тут я тайный план фюрера и понял. И мы с Хартманом, значит, прямо возле его «мессершмита» и кукарекнулись. Сначала он меня, а потом я его, только кресты звенели. Отдали мы с Буби друг другу честь – во всех, значит, смыслах, – всплакнули с непривычки, сели по самолетам и разлетелись. А как я пришел в себя после укола, уже знал, что herrenschwule – это сам я и есть, и судьба моя в перьях…

– Ты, значит, законник, – ухмыльнулся Кукер. – Традиционалист.

– Есть такое, – ответил Рудель. – Но отказников мы уважаем.

Я к этому моменту уже знал из справки, что Рудель пересказал братве первую серию голливудского иммерсива «Fly Buddies, Pun Intended». Иммерсив в свое время выдержал пять сезонов – но ни Кукер, ни братки видеть его не могли: в Добросуде он был запрещен якобы за антиисторизм (радуга на крыльях «Мессершмитта» Хартмана и прочие мелочи).