Круть (с разделением на главы)

Цзин Син-цзы тренировал бойцового петуха для государя. Прошло десять дней, и государь спросил:

― Готов ли петух к поединку?

― Ещё нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, — ответил Цзин Син-цзы.

Прошло ещё десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.

― Пока нет, — ответил Цзин Син-цзы. — Он всё ещё бросается на каждую тень и каждый звук.

Минуло ещё десять дней, и царь вновь спросил о том же.

― Пока нет. Смотрит гневно и норовит показать силу.

Спустя десять дней государь снова спросил о том же.

― Почти готов, — ответил на этот раз Цзин Син-цзы. — Даже если рядом закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь издали — словно из дерева вырезан. Жизненная сила в нём достигла завершённости. Другие петухи не посмеют принять его вызов: едва завидят его, как тут же повернутся и убегут прочь.

Кукер закрыл книгу.

— Вот как услышал я эти слова, — сказал он, — так меня прямо в сердце и торкнуло. Понял я, что судьба моя в перьях. Подошёл я к Цезарю и говорю: был я бродяга, Костя, а теперь я петух. Он поглядел исподлобья и спрашивает — точно? Точно, отвечаю, точно. И Цезарь при всей братве повторяет: ты петух! Петушиное твое имя будет Син, как у китайского учителя. А простое для братвы — Кукер. Береги, говорит, нашу древнюю честь… Пробили мы банку гвоздём, и с тех пор кукарекаю. Вот так, братва, жизнь меня и продырявила. А воспитал меня Костя в точности как Цзин Син-цзы того китайца, только не сорок дней это заняло, а четыре года. И в тюрячке учил, и на воле потом. Мудрый был петушара, упокой его Господи. Читал, помню, много, всё жизнь хотел понять. Ни разу его на параше без книги не видел…

Один из арестантов — брутальный амбал с тремя выколотыми на щеке слезинками (число убитых на отсидке) ненатурально прокашлялся, и Кукер повернул к нему свой лик.

Если строго по понятиям, при обращении к петуху полагалось прокукарекать — но Кукер был либералом, и в его хате арестанты скорее негромко кашляли, добавляя к этому звуку один-два петушиных слога вроде «ко».

— Пернатый, извини, что перебиваю. До нас прогон.

— От кого? — спросил Кукер, поднимая бровь.

— Да от этих… От кур.

Кукер подбоченился и презрительно повторил:

— От кур? Какой же это прогон тогда? Если петухи с других кичманов напишут, будет прогон. А от кур — это просто малява. Рамсы путаешь.

Бычара покраснел.

— Попутал, — сказал он. — Твоя правда.

Короче, до нас малява от кур.

— С этапом дошла?

— Не. Через куму передали.

— Значит, с нашей женской зоны. Зачитывай, чтоб вся братва слышала.

Амбал развернул сложенную голубем бумагу, близоруко сощурился и прочёл:

Привет Членомразям Позорным. Вы чего, твари залупоносные, способствовали разгулу социальной апатии и бытового насилия, формируя потребительское отношение к женщине и потакая её восприятию в качестве социального трофея? Отвечайте, козлы, за объективацию и сексуализацию женского тела, за сведение к объекту желания и нежелания, усиление стереотипов и подрыв автономии, товаризацию женщины и контроль над её репродуктивными правами. А за маргинализацию интерсекциональных идентичностей кровью умоетесь. За всё за это спросим с вас по женскому обычаю…

Браток замолчал.

— Кукер, ты понял? — спросил кто-то из братков.

— Это у них стандартная шняга, — усмехнулся Кукер. — «Символ веры» называется. Копипаста. Из малявы в маляву кочует уже лет двести. Куры сами давно не догоняют, какой там смысл. Но звучит серьёзно, не спорю. Если кто не в курсах, от такого базара не по себе станет.

— А почему нас козлами назвали?