Круть (с разделением на главы)

Коллеги даже не стали утруждать себя выходом в дверь — просто исчезли один за другим, прямо где стояли. Ломас явно испортил им настроение на целую неделю.

Как только мы с адмиралом остались одни, он сел на свой служебный трон под портретом основателя корпорации Гольденштерна (чёрная хламида, золотой свет из капюшона вместо лица) — и указал на кресло для посетителей перед циклопическим столом.

— Зачем эти загробные видения? — спросил я, садясь. — Я ведь страдал и мучился. Неужели ваше мрачное чувство юмора…

Ломас поднял ладонь.

— Easy-peasy.

— Что «easy-peasy»? Я вполне спокоен.

— Моё мрачное чувство юмора здесь ни при чём, — сказал Ломас. — Если бы я руководствовался им, вы смеялись бы до сих пор. Эти видения нужны исключительно для вашего здоровья. Душевного и вообще.

— То есть, адмирал?

— «Easy-Peasy» — это, если вы не поняли, не присказка. Это название новой реабилитационной технологии, применяемой после длительного погружения. Ваш мозг возвращается к нормальному модусу функционирования по оптимальной перцептуальной траектории, рассчитанной корпоративными нейросетями.

— Это была оптимальная траектория? Да я чуть от страха не обделался.

— Лекарство может быть горьким. Но это лекарство. Правильный выход из коммутационного стресса важен для здоровья. Времени у нас мало, поэтому нейросеть заодно показала вам превью вашего следующего задания. По моей просьбе.

Я вспомнил бородатых мужей, ведущих хоровод в северных зарослях. Так вот что это было.

— Без вашего цирка было бы куда меньше стресса.

— Не скажите. Человеческий мозг — это сложнейшая структура, Маркус. Огромная канцелярия, где на разных этажах происходит много непонятного. Можно обманывать эту канцелярию сколько угодно, но нельзя позволять ей видеть обман.

— Мы отлично знаем, что это обман. Корпорация именно им и торгует.

Ломас засмеялся.

— Мы — это кто? Этаж, где обитает ваша личность, для внутренней канцелярии не слишком важен. А вот дыры в подсознании, нестыковки и разрывы реальности, замеченные более глубокими слоями психики, кончаются душевной болезнью. Соединяя конфликтующие части опыта в болезненную, но непрерывную последовательность, мы увеличиваем срок годности вашего мозга.

— Вот как, — сказал я.

— Да. Природа делает то же самое каждый раз, когда вы просыпаетесь. Но у неё это выходит почти мгновенно, а мы только учимся. Нам приходится рассказывать мозгу целую историю. Маршрут пробуждения должен быть обдуманным. Всё решает нейросеть, и продиктовано это заботой о вашем здоровье, поверьте… Кстати, раз уж мы заговорили о здоровье. Коньяку? Сигару?

— Чувствую, что вернулся на службу. Не откажусь.

И коньяк, и сигары были маскировкой дополнительных контуров контроля, которые Ломас подключал к чужому цереброконтейнеру. Все знали, что таким образом он просвечивает собеседника лучше любого полиграфа, но мне это казалось излишним. Просвечивать нас незачем, потому что нас редактируют. Мы всегда именно такие, какими корпорация хочет нас видеть.

Раскрылась дверь, и вошла пожилая ассистентка с подносом. На нём стояли хрустальный графин с коньяком, два огромных стакана и пепельница с раскуренными сигарами. В воздухе запахло социалистической революцией: именно о ней, по словам Ломаса, напоминал ему дым чёрного табака.

— С возвращением, Маркус!

Ломас поднял стакан, и мы чокнулись. После пары глотков моё настроение улучшилось. На самом деле всё было прекрасно. Второй таер — это второй таер. Лучше только третий, но его корпоративным следователям не дают. Его берут сами разные биржевые брокеры, лидеры угнетённых масс, баночные бьюти-блогеры и другие вожди человечества.

— Это правда насчёт второго таера? — спросил я.

— Да, — ответил Ломас. — Но есть немного мелкого шрифта. Чтобы получить дополнительные двести лет в банке, вы должны отработать в нашей корпорации до конца первого таера. Ещё семнадцать лет, если не ошибаюсь.

— Ожидаемо, — сказал я.

— Вы обещали богам и заступникам сделать всё, что они пожелают, — улыбнулся Ломас. — Корпорация услышала мольбу и спасла вас из вечной тьмы. Будьте же верны слову, как положено мужчине и воину. Тем более императору.

— Вы говорили, что нейросеть прокачала сквозь меня весь этот скрипт в медицинских целях.

— Одно не мешает другому.

— Знаете, адмирал, — сказал я, — Эйнштейн в качестве примеров бесконечности приводил милосердие божие и человеческую глупость. Жаль, что он не был знаком с вашим цинизмом.

Ломас улыбнулся ещё шире.

— Мы не просим много. Просто потрудитесь ещё. Начальство вами довольно.

— Начальство — это вы?

— А вам хочется видеть во главе отдела кого-то другого?

— Как вы могли такое подумать?

— Мог, Маркус. Этим другим через пару десятков лет можете стать вы сами. А я буду с грустью глядеть на вас вниз с потолка. Как только что вы в сенатской курии.

— Значит, — сказал я, — семнадцать лет работы, а потом второй таер. Спасибо прекрасному Гольденштерну за нашу счастливую старость… Вернее, вечную молодость.