Крутен, которого не было

Быстро шмыгнул внутрь – там палаты с дверями, как в хорошем тереме, да стоны из-за дверей. Окон нет, если б не та дырка, через которую сюда залез – и вовсе темень была б. Открыл ближнюю дверь, оттуда голосов не доносилось. Светит свечка белого воска, полумрак, посреди – висит паренек незнакомый моих лет, вниз головой подвешен. Харю раздуло, аж кровь выпирает из вен застойная, синяя. Глаза открыты, на меня смотрит, да чую – не видит. Выскочил я из комнатенки, да в другую дверь. Там тоже свечка… И мальчишка висит, стон раздается, я поначалу не понял даже, на чем! Голенький, а ремни – вроде прямо от спины к потолку натянуты. Пригляделся – да ведь ремни прямо в тело, под кожу продеты, на живом висит. Стою – не жив, ни мертв, да все больше понимаю. На спине у парня – две раны от шеи до зада, широкие – то кожа вырезана. На ремни… И на эти ремни же – дав и подвесили…

Рядом ножи лежат, схватил один – острющий! Зачем взял – не знаю, может – хотел парня освободить, да только – услышал за дверьми скрип половиц. Хозяева вернулись. Я так, с ножом в руке и выскочил, а навстречу, видать, только в дыру пролез, кряхтит – тот безносый.

– А ты откуда? – вытаращился на меня, а я – на него, как заметил, что и язык раздвоен, что у гадюки, и вовсе оцепенел, – Кто тебя привел?

Только это меня и спасло – безносому и в голову не пришло, что я сам сюда забрался, решил, видать – привели очередного мальчонку, да плохо заперли, непорядок… А потом он глаза опустил, нож в моей руке приметил, да как заорет.

– А ну, отдай!

А у меня в глазах все тот паренек, что на ремнях из собственной кожи подвешен. Нет, что угодно – но такого с собой проделать не дам! Опомнился я, да смекнул, как обмануть безносого. Протянул, было, нож – отдаю, вроде, тот – руку вперед, а я – по ней и резанул. Тот опомниться не успел, а я – налево скок, да ножом ему в бок! Страшила за рукоять руками, вынуть хотел, ему не до меня. Я – в дыру, смотрю – по лестнице один из тех, кто мальчишек приводит, мне навстречу забирается. На меня глаза круглые вытаращил, видать, решил – один из мальчишек убегает.

– Стой! – Кричит.

Я так на землю и срыгнул, перекатился, да прямо под ноги еще одному… Он уже и руки протянул грязные, на мизинцах – кончики отрублены. А я, как лежал, ногой ему меж ног! И бежать, не оглядываясь. Те – за мной, кричат, проклятья сыпятся. Ногой в тисовый омут, перепрыгнул, ядовитой водицы зачерпнул – и дальше побежал. Ну, а преследователи тиса побереглись, пока воду обегали, там еще и кусты колючие… Долго я бежал, оглянуться боялся, что в след кричали – не слушал. Так жив остался. И ушел подальше от Гремячей речки. Долго потом ходил по лесам. Что с тем безносым сталось – не знаю, выжил, нет ли…

* * *

– Так что же, ты, Грыжатка, так и не стал мужчиной? – улыбнулся Иггельд.

– Стал, – покрутил головой грибной тать, – долго бродил, пока люди добрые не подсказали дороги к избенке одной яги. Доброй слыла, всем имена взрослые дарила. Она старая совсем была, глухая, я раза по три заветные слова прямо на ухо ей кричал! Да какая там банька, только и побрызгала меня водицей, парой щепоток навьей пищи угостила, зато на то сальце, что я принес, прям накинулась. Три кривых зуба во рту, а враз сжевала. Ну, как положено, мне плечико пожевала, а как «съела», так имя дала, какое – не скажу!

– А Грыжатой тебя с чего прозвали? – спросил княжич.

– То другая история, не для твоих ушей, отрок! – огрызнулся разбойник, – Да я пошел…

– Доброй дороги, боги в помощь! – пожелал лесному бродяге Младояр, совсем не обидевшийся – есть же вещи, о коих рассказывать не охота, да и ни к чему.

– И вам, вои, Сварог да Макошь в помощь, а Влесу – без гнева…

* * *

– Жуткий сказ, – признался Младояр, когда «воины княжьего рода» остались одни, – я о таком не читал. Зачем же так мучить мальчиков? Что за обычай такой?!

Тропинка расширилась, жеребцы шли голова в голову, можно было спокойно поговорить. Тем более, до заката оставалось еще немало, сверху не капало, да и любая дорога укорачивается, коли ведется разговор в охотку.

– Не нам обычаи менять, – осадил княжича лекарь, – довольствуйся хоть тем, что этот путь не для тебя. И, как я понял, не для всех…

– Ты не ответил!

– А был вопрос?

– Да. Я спросил – зачем? Ведь под каждым обычаем зерно разума!

– Почти все народы, празднуя повзросление отрока, подвергают тело нового мужа боли, только все по разному. Для одних – это настоящее испытание, скажем – для племен, занимающихся охотой. Не стерпел боли, закричал – оставайся еще год ребенком, без права перейти в мужской дом, а уж о том, чтобы жениться – и разговору нет. Это еще хорошо, иных струсивших в девичье платье наряжают и того, женским делом заниматься заставляют… На целый год. А вот у тех племен, все мужи которых – воины, смелость пытают, умение боль переносить – как себя поведет, сколько выдержит, соответственно и место займет, отличившийся – над всеми другими юношами малым воеводою…

– Не о том разговор, – стоял на своем княжич, – тех обычаев – море бескрайнее, н они – разумны. А вот зачем пытать так, что умереть можно?