Крутые излучины (сборник)

Человек тридцать, выстроившись в затылки и образовав зигзагообразную цепочку вдоль прилавка, витрины и коридора, представляли хоть и разнообразный, но сплочённый коллектив. И если кто подходил за спичками, его строго контролировали. Особенно бдительно вели себя последние, им ещё долго стоять, а первые, собственно те же последние, к тому времени уже примирялись и молчали. Получали товар и быстро расходились: одни устремлялись в соседний отдел, другие спешили домой, третьи – неведомо куда. В середине очереди стоял Думыкин, он приехал в гости на целую неделю, к любимому и дорогому дяде Евгению Семёновичу, давно осевшему в городе. В руках у него был объёмный портфель, на голове кепка. Он приехал из деревни и с непривычки боялся этого большого шумного города. Дядя уверял его, что завтра покажет все достопримечательности, но сначала необходимо выпить за приезд, вот поэтому они оказались здесь.

За ними стоял высокий важный господин, пренебрежительно поглядывая на пожилого небритого человека, разговаривающего с самим собой.

Господин часто вздыхал, резко переводил взгляд в сторону, всем своим видом выражая нервное раздражение и уничижение. Наверняка он попал сюда случайно и стоять в этой кошмарной очереди было ему не очень приятно.

Тут же нашлись и балагуры, сказители анекдотов. Один из них, маленький такой «живчик», доказывал, что водку не пьют только сова да телеграфные столбы, так как ночью не работает магазин, а у столбов стаканчики вверх дном. Другой, размяв во рту непослушный язык, просипел:

– А я пью только в двух случаях: когда есть в магазине селёдка и когда её нет.

– Ну, ты и пьёшь, – заметил третий. – Сколько выпить можешь, храбрец?

– А сколько будет – столько и выпью.

Изредка, как назойливые мухи, в очередь влетали проспавшиеся домохозяйки.

– Почём водка? Почём вино?

В таком порядке очередь продолжала двигаться в направлении к раздаче. Вот принял покупку молодой волосатый парень. Он необычно слаб: руки передвигал вяло, выглядел уныло, его оловянный взгляд из-под век, наполовину скрывавших глаза, считал сдачу.

Следующий по очереди поторопил его, и тот поспешно, зацепив пальцами горлышки бутылок, пошёл к выходу. Шаги его были быстрыми, но он плохо управлял телом, в общем, не удержал одну из бутылок и та, выскользнув из рук, ударилась о кафельный пол. И потому как находящаяся «драгоценная» жидкость покидала её навсегда, звук разбившейся бутылки был душещипательным, Думыкин сразу это отметил. Да, она упала и разбилась на мелкие части.

Грузная сердобольная женщина, стоявшая неподалёку, так и охнула, а у мужчин от этого внутри будто что оборвалось, словно опустились подтяжки.

– Раззява, – сказал господин.

– Ой, миленький, разбилась, – не выдержала женщина.

Всё это произошло так неожиданно и было до того досадно, что давно не брившийся человек, не видевший произошедшего, но среагировавший на слух, развернул побледневшее лицо и болезненно выспросил:

– Неужели водка?

– Да нет, пиво разбилось, – разрядил обстановку самый последний в очереди.

После этого стало чуть легче, многие заулыбались, начали шутить.

– Во, как бывает. Прямо из рук, словно птица.

– Видать, рановато ещё.

Парень тоже улыбнулся, но довольно кисло, махнул рукой и вышел. Дядя Женя после покупки приобрёл бутылку водки и четыре пива на вечер; на утро, как он объяснил Думыкину, бутылку вина и лимонад. Разговаривая о том о сём, Думыкин и дядя вышли на улицу.

В городе наступал вечер, его успокаивающая прохлада тонизировала разгорячённое тело, охлаждала нагревшийся асфальт. Сквозь стеклянные витрины отчётливо были видны разноцветные товары и деловая магазинная суета, последнее нервное напряжение дня.

Они прошли прямо и, свернув за угол, вошли во двор. То, что они увидели, заставило их приостановиться. Мужчина-инвалид в пиджаке катался по пыльной земле.

Он победно звал всех в бой на невидимого врага, при этом сам, сделав бросок вперёд, будто выхватил гранату и метнул её в «противника», затем, сделав два оборота вокруг тела, выпустил очередь из «автомата».

– Врёшь, гады! Меня не взять живьём! Вперёд, за родину!

Выглядел он ужасно: в пыли, словно в муке, волосы вздыблены, глаза расширены, грудь нараспашку, рот искривлен до чёртиков. У него не было одной ноги, и когда он в горячке бросался вперёд, то по инерции падал, тыкаясь оставшейся частью ноги в землю, надрывно мычал, скрипел зубами, проклинал войну и наметившуюся перестройку.

«Видать, досталось солдату», – отметил Думыкин.

– Идём дальше, не обращай внимания, это завсегдатай, – сказал Евгений Семёнович.

«Он совершенно запутался, ведь это не фронт, какая борьба и с кем бой, что с ним случилось? – продолжал переживать Думыкин. – Бедняга, наверное, как выпьет, так и всплывают мучительные картины ужасной войны».

Думыкину было жалко его, с болью в сердце вдыхал он вечерний воздух.

– Их у нас в микрорайоне два. Другой ещё круче, – продолжал Евгений Семёнович. – Одним словом, опойка, собирает пустые бутылки и сдаёт их в магазин, чтобы купить вина.

Они вышли на асфальтированную дорожку, идущую прямо к пятиэтажному кирпичному дому.