Крутые излучины (сборник)

Глубоко вдыхая весенний воздух, постепенно, словно из далёкого, длинного туннеля, появлялось манящее вдаль настроение. Надо было что-то придумывать, надо было что-то себе загадывать. Теперь уже скоро, совсем скоро, должна пойти полным ходом захватившая всех людей перестройка.

Поверх затихающего городского шума, движения транспорта и суеты величественно возвышались дымящиеся трубы, выпуская над городом тёмно-серую тень, которая хмурила солнце, смешивалась и собиралась вдали, у горизонта. Толстая труба каменной кладки, стоявшая недалеко от жилого дома, добродушно отпускала лохматым сплошным потоком серый клубящийся дым. Тощая металлическая труба бросала чёрный дым чуть меньше, но выше. За ними тянулись маленькие трубы котельных, струясь тёплым дымком. Автомобили оставляли после себя характерный запах сгоревшего топлива…

На душе всё равно было весело и радостно от ощущения весенней красоты, отдыхающих после трудового дня людей, строящихся жилых домов и пусть не всеми, но всё же ожидаемой перестройки жизни. Она уже идёт, но незаметно меняет направление и повернёт к «наилучшему». И это станет врагом «хорошему».

Обида мальчика

Мальчик обидел мальчика… Как это часто бывает, и как часто мирятся они взаправду, забыв о стычке. Наверное, ни один взрослый не может делать это с такой лёгкостью. Дело не в том, что взрослый не желает простить и сменить гнев на милость, а вот мальчик не может гневаться на своего закадычного друга. Может он брови насупить, обидеться или рассерчать на приятеля, но совсем не из-за случившегося, а потому, что дружбы нектар на миг вдруг прервался. И досада его берёт сильно печальная! Вот только почему лучший друг не понимает этого? Ведь вместе было так хорошо!

Итак, мальчик обидел мальчика. А случилось это однажды при плохой, дождливой погоде, на осенней учебной практике. Учащихся первого курса Псковского сельскохозяйственного техникума на целый месяц направили убирать картошку.

Второй день бесконечно льёт мелкий, тоскливый дождик и мы не выходим на работу. По узеньким окнам старого колхозного клуба, в котором нас разместили, стекает дождевая вода. Ребята лежат на раскладушках – кто читает, кто пишет письмо, кто дремлет или мечтает. Двое ребят, Колька Смирнов и Сашка Подобедов, играют в шашки. Рядом с Колькой друг детства Вовка Иванов, а у Сашкиного плеча – Виткин Боря, «болеют», значит, переживают каждый за своего игрока. Я у ребят за старшего мастера, командир студенческого отряда. Лежу в дальнем углу на раскладушке, они все у меня на виду: трудолюбивый Колька, жизнерадостный Вовка, слабохарактерный Сашка и Борька-хитрец.

За окном по-прежнему льёт дождь, дрожит листва, струи изумрудной воды омывают стёкла. Ребята, убаюканные шумом дождя, постепенно засыпают. Спит на соседней кровати Никитин Иван, клубочком свернувшийся в лотке матраца. Лишь четверо неутомимых дружков сражаются, двое на двое, на игровой доске, их силы равны, вот и упорствуют они так долго, дерутся за престиж, за лидерство в группе. Поставили между кроватями стул, на стул доску и давай резаться. Два раза подряд выигрывал Колька, затем Сашка отыграл, потом вновь проиграл. После этого опять победил Сашка, нужно было отстоять ещё одну. Оттого Вовка и нервничал около Кольки, переживая во сто раз больше его. Сашкин товарищ вёл себя намного умней, следил за игрой и, зная в ней толк, потихоньку подсказывал из-под руки. Тихо-тихо, но мне было слышно.

– За фук бери шашку, вон он забыл съесть. По закону так надо, бери.

И Сашка брал шашку, переворачивал её обратной стороной, фукал в выточенное дно шашки и клал в сторону.

– Не ставь сюда.

Сашка задумчиво чесал затылок, тёр кипу непослушных волос, морщил в натуге лоб, усиленно думал и всё же внимал шептуну.

– В дамки иди, в дамки. Не жалей фишку, отдай её на съедение, зато в дамках будешь.

Шашки сошлись вплотную, потери с обеих сторон были равными, никто не хотел уступать инициативы, никто не желал быть побеждённым. То же самое происходило и у болельщиков. Вовка всей душой стоял на Колькиной стороне, он не мог терпеть поражения от Сашки-зазнайки.

Ему хотелось проучить его вместе с другом, и поэтому он много шумел и суетился, не в силах даже оценить позиций или подсказать, как Борька. И Колька, не имея поддержки, растерялся и застыл у доски. Он сидел неподвижно, подперев правой рукой подбородок, изрядно его разминал. Размышлял он иль «тормозил» – не понять, но он играл честно, своим умом и всегда прерывал подсказку своего друга.

– Вовка, не мешай играть, – обрывал он холодно, с укором смотря на него.

Но какой там не мешай играть, когда Сашка вёл в дамки шашку.

– Ну что ушами хлопаешь? Не зевай, опять проиграешь! – в сердцах выговаривал Вовка, шумел неистовей и вскоре изрядно надоел своим разбушевавшимся настроением.

– Иди отсюда, чудак восьмиклеточный. Не суй свой нос, куда тебя не просят. Вали отсюда! – Колька впрямь рассердился, понял, что проиграл, и наотрез отказался от такого помощника.

Вовка обиделся и ушёл.