Крутые излучины (сборник)

– Жажда грабежа и поиск лучшей доли приводят к прямой военной угрозе, – Алексей Петрович торжественно закончил беседу и, бесспорно, выглядел победителем.

Ребята больше не возражали, кто соглашался, а кто задумчиво почёсывал затылок. Витька Смирнов был равнодушен, ему от службы в армии полагалась отсрочка.

Алексей Петрович

Алексей Петрович сегодня не стал ничего рассказывать, он принёс собственноручно написанные воспоминания о войне. Несколько листков текста с не очень разборчивым подчерком. Какое-то внутреннее предчувствие, что я могу быть писателем, побудило его вручить эти записи мне. И я их почему-то принял. Прошло с той поры, пожалуй, лет пятнадцать. Алексея Петровича уже нет, но листочки его остались. Я бережно их развернул и перечитал…

1941 год, война. Немцы напали. Година настоящих испытаний для человека. Взрослые встревожены, молодёжь серьёзнеет на глазах. Вот и мы, только что окончившие училище, расстаёмся с мечтой о назначении на работу, но заражаемся новой мечтой – побеждать в бою.

Объявлено о формировании. Военрук окружён ребятами, он записывает на войну.

Девушки, кучечкой в стороне, спрашивают: «Записался?». Кто кивает головой, многие отвечают: «А как же!».

Часов около десяти построились.

Перекличка. Все, кто записался, в строю. Военрук вынес две винтовки с просверленными стволами, но со штыком, пять противогазов, несколько учебных гранат. Объявил, что всё формирование будет размещаться в клубе.

Утром повзводно, кто в чём, уходили на работу, одни на строительство дороги Осташово – Волоколамск, другие на полевой аэродром. Лётчики добрые. Всё показывают, даже разрешают заглянуть в кабину самолёта.

Часто бывает тревога, прочёсываем лес с голыми руками, ищем диверсантов. Кормят отлично, работают полевые кухни. Спим на соломе, в клубе.

Так продолжалось недели три. Война подходила всё ближе, сводки радио неутешительные, чаще стала слышна воздушная тревога. Нас отпускают на три дня домой, попрощаться.

Дома как дома. Всё о войне позабылось, пошли с братом на пятачок – место встречи молодёжи. Первый раз осмелился проводить девушку. Делаю это неуклюже, а главное, стесняюсь своей одежды: спортивные потёртые тапочки, штаны с заплаткой на правом колене, рубашка из простого ситца в полоску, рукава засучены.

О чём говорили? Я больше молчал. Она спрашивала о назначении, подробно просила рассказать о гражданской специальности. Я рассказывал, как я хотел работать, моя специальность – политпросветчик-избач.

«Я построю библиотеку и радиоузел. Буду сам вещать людям новости. Буду писать для них стихи и рассказы и читать по радио. Организую оркестр. Люди будут отдыхать в доме культуры, играть в игры, смотреть кино, спектакли, концерты».

Стало совсем светло. Девушка скрылась за калиткой, и я пошёл к себе в сарай, на сеновал.

Около двенадцати часов дня разбудила мать: «Снеси сдай ружьё». Ружьё сдал участковому милиционеру, но мне его было жалко. Ведь за эту одностволку поймано и сдано двести кротов и пятьсот килограммов корья ивы. Нас в семье было восемь детей, ели кто когда, в основном хлеб и молоко. По дороге на рыбалку низко пролетел самолёт с крестами на крыльях. Я пожалел, что нет ружья. По дороге с речки заметил девушку, которую провожал. Свернул в сторону, чтобы не встретиться с ней, был босиком, штаны и рубашка порваны, к тому же мокрый. Поймал несколько налимов.

Вечером пришла молодая женщина и сказала: «Тебе повезло. Тебе двадцать лет. Завтра к девяти часам утра в военкомат». До военкомата пятнадцать километров, пешком через лес.

Я закурил и снова направился на пятачок – место встреч молодёжи в старинном парке. Соловьиные трели уже умолкли, но иволги над прудом продолжали свою перекличку. Стали подходить девчата. Я увидел свою знакомую, что провожал вчера. Подойти не осмелился.

Немного погодя она подошла сама: «Сторонишься? Меня не стесняйся. Скоро получишь одежду военную».

Мы отошли в сторону на скамеечку у пруда. Ничто не напоминало о том, что идёт война. Она внимательно изучала моё лицо. Я смотрел на неё изредка и видел только её добрые глаза. Они до сих пор в моей памяти. Её глаза выражали что-то очень важное, они как будто говорили, что ничего с каждым из нас не случится, хотя мы оба в опасности, но нас ждёт хорошее будущее.

Около двенадцати часов ночи до нас докатился рокот, засверкали вспышки. Бомбили Можайск. Вот она война, рядом. Я её вижу, но ещё не чувствую. Стихло. Уже глубокая ночь.

«Ступай, поспи хотя бы часок. Тебе рано вставать».

Мы расстались у её калитки. Она подала мне руку. Я взял и почувствовал, как внтури меня зажёгся огонь. Чуть задержал её руку в своей, глянул в глаза, отпустил, повернулся и, не чуя ног, ушёл на сеновал. Лёг, положив под голову руки, но не мог уснуть, хотя в голове было совсем пусто.

Чувствую, уже светло. Пора. Встал. Пошёл к пруду и умыл лицо. На траве обильная роса. Зашёл в дом. На полу блаженно спала вся малышня.