Крутые перевалы

— Партизанка Пухова, на суд! — послышался низкий голос.

Она быстро застегнула халат, как будто собиралась на волю, и весело оглянула поднявшихся с нар худых, бородатых, потемневших людей.

— Ну, мужайтесь, голубушка! — по-старчески, как мать, поцеловала ее старуха.

— До свидания, товарищи!

Лиза высоко взмахнула руками, будто хотела улететь и направилась к выходу.

Над городом летела от Ледовитого океана вьюга. Снежные хлопья белой пеной облепляли крыши домов, окна и лица прохожих.

Лиза задохлась от холодного воздуха и не заметила, как отстала от передних конвойных.

— Шагай, шагай, красномордая! — ткнул ее прикладом задний казак.

— Да… По тайге, поди, ловко прыгала! — презрительно бросил другой.

Она не могла оглянуться, но по топоту копыт догадывалась, что в сопровождавшем ее конвое больше десятка вооруженных людей.

С крыльца женской гимназии и с балкона учительской семинарии за процессией наблюдали сотни молодых глаз. Два-три лица Лизе показались знакомыми, но она опустила голову и смутно, плохо отдавая себе отчет, подумала: «Паршивые, будущие чиновники!»

Взгляды девушки больше привлекала городская суетня военных и осторожные наблюдения за ними просто одетых людей. Пока они шли до штаба контрразведки, навстречу все время тянулись военные подводы с продовольствием, тачанки с пулеметами, одноколки и шикарные сани, из которых пугливо выглядывали завернутые в дорогие меха выхоленные лица женщин.

— Значит, правда, отступают? — не выдержала Лиза.

Последний казак свирепо оглянулся и погрозил нагайкой.

— Молчать, курвин род!

Но Лизу одолел смех. И когда села за желтый барьер на скамью подсудимых, ясными глазами осмотрела лица в защитных блестящих мундирах. Люди эти напоминали ей давно приезжавших в их село шарлатанствующих комедиантов, напускающих на себя серьезность и чопорность.

«Это тоже комедианты капитализма, — думала она. — Но те безобидные и обирают только деньги, чтобы кормиться и пропивать, а эти пропахли человеческой кровью».

Люди в мундирах, пожилые, плешивые, с красными и серыми от перепоя лицами в свою очередь рассматривали красивое лицо страшной для них преступницы. И мундирные судьи, казалось, не верили своим блеклым глазам, что эта изящная девица сделала так много для разложения белой власти и для упрочения класса, с которым связала свою судьбу.

С места поднялся небольшой человек с блестящей лысиной на затылке и с тремя Георгиями на груди. Лиза ожидала хрипатый, пропитый голос, но он послышался чистым и мягким.

— Господа, заседание экстренного военно-полевого суда считаю открытым. Вниманию вашему предлагается слушание дела учительницы Елизаветы Павловны Пуховой, происходящей из крестьян Пуховской области, обвиняемой в участии в банде Потылицына как одной из видных главарей и редактора погромной газеты «Плуг и молот», кроме сего уличенной в подстрекательстве нижних чинов местного гарнизона и захваченной на месте преступления при похищении бандой упомянутого Потылицына губернской типографии.

Широкие скулы калмыцкого лица генерала дрогнули. Он торопливо поправил пенсне и пробежал черными глазами по лицам замерших конвойных.

Делопроизводитель начал чтение обвинительного заключения. Лизе все это было знакомо до безразличия, и она рассеянно стала рассматривать сидящих в зале военных, пока не встретилась глазами с птичьей физиономией. Сначала она забыла, где встречала его. Но Плетунов-Зубарев растянул безусый выпуклый рот в злобной улыбке и дернул плечами. Лиза повернулась к судебным заседателям, тошнота подступала от груди к горлу. Ей захотелось дико растоптать его, как гадюку, подползшую внезапно. Делопроизводитель кончил чтение обвинительного материала и сел на место.

— Подсудимая Пухова!

Лиза поднялась с места и чуть заметно улыбнулась, глядя в мертво-скуластое лицо председателя суда.

— Признаете себя виновной в содеянном? — Генерал наклонился через стол и налил в стакан воды.

— Да, признаю… Но!.. — Лиза выпрямилась во весь рост и будто только теперь поняла, как смертельно ненавидит этих своих палачей, совершающих ненужный, жестокий обряд. — Да, признаю и прошу поскорее кончать!

Судьи, вздрогнув, повернули в ее сторону головы.

— Сколько вам лет? — спросил широколицый, маленький прокурор в длинном френче и с белесым ершом на голове.

— Восемнадцать, но… разве это важно? — Синие глаза Лизы смеялись злобой. Она села, откинулась на спинку скамьи и остановилась взглядом на люстре, привешенной к голубому потолку залы.

Суд допрашивал Плетунова и солдат, бывших при столкновении на типографском дворе, но Лиза уловила осмысленно только заключительное слово защитника. Он говорил:

— Вину подсудимой не могут смягчить никакие обстоятельства, кроме тех, что она женщина и к тому же несовершеннолетняя.

«Ух, какой мерзавец!» — подумала она.

А когда ей предоставили последние слова, то коротко ответила:

— Прошу не считать, что я несознательно… я работала и билась с вами убежденно… Это пошлость говорить, что дело рабочих и крестьян — преступление или вина.