Крутые перевалы

Кирьян Иванович присел и часто замигал глазами.

Из-за больших деревьев выезжала кавалерия, впереди иноходил Николаев савраска. Пехота подтягивалась по промятому следу. Сумерки дышали жутью, и Лысых невольно ощущал запах крови, как будто он резал овец у себя под навесом.

Быстро раскинувшись в цепь, часть пехоты двинулась на тракт, в обход хутора, а лыжники прошли вдоль Барзаначки, оставляя извилистые росписи следов на молодом снегу.

Привалившись спиной к стогу, Лысых слышал, как Николай отдавал распоряжение Корякину:

— Вот тут газета и листовки… Твоя задача — пробраться в депо и подбросить это там… А если дело у них на мази, то можешь не являться обратно, а заверни покруче там.

— Какой пулемет-то взять? — хрипел Корякин, озираясь на Кирьяна Ивановича.

— Бери ручной.

Оставшись с подводчиками и одним взводом кавалерии, Кирьян Иванович сидел в каком-то оцепенении. Зубы его стучали, как дождевые капли о крышу, а ноги сводила судорога. С ним никто не разговаривал, только оставшиеся кавалеристы зорко присматривали за пленником и покуривали из рукавов.

Буря к полночи усилилась. Лошади подводчиков трещали сбруей, копытили снег и чесались мордами об оглобли. Стог быстро исчезал, растаскиваемый ямщиками.

Кирьян Иванович вздрогнул, когда около хутора рванулись залпы, глухие, как под землей. Вскоре оттуда донеслись крики людей, и все быстро смолкло. Но взору подводчиков и Кирьяна Ивановича представилось дикое зрелище. Среди непроглядной темноты взметнулись ввысь красногривые молнии, а затем выбросилась охапка пламени, и над заимкой закружились вороны с огненно-кровавыми языками. Люди молча и беспокойно наблюдали происходящее, не зная еще в чем дело. Но через полчаса прискакал ординарец и простуженным голосом закричал:

— Подводчики, вперед! Зацепили сто пленных со всем гамузом, только два офицеришка убежали и подожгли хутор, гады!

Лысых совершенно забыл, что можно уехать на саврасой. Он сорвался с места и как обезумевший побежал. Снег сыпался ему за голенища валенок, а впереди, корча птичью физиономию, взад пятами уходил от него Зубарев-Плетунов.

— Зубами загрызу, сукин сын! — бормотал он.

Кирьян Иванович не забывал главного, что гнало его к хутору. Вокруг догорающих построек бегали люди, выкрикивая что-то тревожное, а в стороне стояли кучкой пленные гусары, окруженные сильным конвоем.

Лысых пробрался к пылающему амбару и ударился грудью в дверь. Подгорелые изнутри доски провалились, и на двор вылетел огненный сноп.

— Куда тебя черти несут! — закричал Николай.

Но Кирьян Иванович ринулся вперед. Крыша амбара обвалилась, и от потолков поднимался черный густой дым.

— Сдох! — сказал Николаю подошедший Чеканов.

— Шкура с него колечком! — ответил кто-то сзади.

В это же мгновение огненная пасть обратно выхаркнула Лысых. Шапка, шуба, валенки и борода его дымили, как зажженная навозная куча. Он упал грудью на туго набитый мешок и глухо захарчал. Партизаны обступили кругом Кирьяна Ивановича и быстро раздели.

— Ишь, флюст, сколько накопил денег! — рассмеялся Чеканов, вытряхивая из мешка обгорелые керенки и колчаковки.

— А берег-то где.

— Ну теперь не будет финтить вашим и нашим!

Сквозь мутные облака прорезывался рассвет. Хутор догорал. За прижатой льдом Барзаначкой табунился скот Кирьяна Ивановича и жалобно завывали собаки вперемежку с женскими голосами.

Тревога людей передавалась паровозам, токарным станкам и всем механическим двигателям. На станции беспрерывно маневрировали новые составы. Перрон, буфет и свободные пути заливала серая людская масса. Выхоленные чехи волновались в ожидании посадки — озирались на депо. А в толпе оттесненных женщин навзрыд, бесстыдно вырывались голоса:

— У, жеребцы стоялые! Отожрались на русском хлебе!

— Так вас, значит, тоже не берут?

— Сволочи они оказались! Все мужчины негодяи!

— Не гонялись бы как суки! — гремели откуда-то из-за угла. — Обождите, они вас в мешки завяжут, лахудры потасканные, и где-нибудь спустят, как на Суховейном разъезде.

— Так и надо!

— Да правда ли, что на Суховейке нашли?

— А то как же… Около сотни баб, завязанных в мешках, и окоченели, как шивяки.

Войска казачьего старшины Репьева косились на чехов и сквозь зубы цедили злобу:

— Изменники, сволочи!.. Подложить бы пироксилиновую шашку или запустить из пулеметов!

— Приказу нет.

— Вешать мужиков и рабочих так есть приказы!

— Те и другие христопродавцы… Нам, кажется, только и остается на нагайке и веревке выезжать.

И под весь этот шум в квартире начальника станции ожесточенно спорили Репьев и Прахаль. В коридоре около входных дверей чешские офицеры сторожили в ожидании развязки.

— Вы должны остаться, — заискивающе и в то же время угрожающе говорил Репьев. — Неужели наши братья чехи не чувствуют себя ответственными за муки России, этой старшей сестры, раздираемой предателями и отбросами какого-то Третьего интернационала!

Репьев грузно сидел, облокотившись на стол, а полковник Прахаль стоял у окна и задумчиво смотрел на кишащий людской водоворот.