Крутые перевалы

— Латинские буквы! — воскликнул он. — Откуда это?

— Пленные чехи, брат, пишут своим письма. Но как их перевести? Они и фамилии свои поставили… Вот смотри… Юшек, Гашек и так далее… Хорошо бы перевести на русский.

Чеканов быстро прошел в темный угол избы и оттуда, хлопнув себя по лысеющему лбу, крикнул:

— Ах ты, Юзя, Юзя! Ведь если бы он был, то раз чихнуть это дело… Ты их-то спрашивал?.. Может быть они сами и наберут… Дай мне паренька, который толмачит по-нашему, а я попробую натаскать его, как Юзя делал шрифт… Тогда мы можем в одну же газету пустить русское и чешское… Это будет еще покрепче.

Николай покачал головой и уже с порога сказал:

— Войска казачьего старшины Репьева занимают хутор Лысых, и особенно зазевываться не стоит.

Погруженный в раздумье, Чеканов не расслышал этих слов. Но вечером ему принесли записку из штаба, к которой было приложено обращение к рабочим депо. Оригинал был написан рукой Николая, и конец его гласил:

«Товарищи рабочие! Белогвардейские банды с наемными иностранными войсками отступают на восток, теснимые Красной Армией и повсюду восстающими рабочими и крестьянами. Банды эти стараются как можно больше захватить с собой добра, принадлежащего трудящимся Советской республики. И наш долг помешать этому. Товарищи, рабочие депо! Пришел час взяться за оружие и вам. Ждите нашего сигнала и выступайте против жадной своры. Ни одного паровоза врагам революции!»

Чеканов дочитал обращение и ногтем подчеркнул слова «выступайте против жадной своры».

— Что это? — спросил его Нифантьев.

— Слабо сказано! — сплюнул наборщик. — Надо прямо писнуть: «режь, мол, эту погань!».

Железнодорожник рассмеялся, но задумался над некоторыми неуклюжими оборотами речи обращения.

— Поместить в газете и напечатать отдельно! — сказал он и подчеркнул заголовок.

Голая, мертвящая унынием осень посылает целую рать ветров. На первый снег с гор срывается злая буря, не желая уступать место пышно-белой зиме. С запушенных лесом еланей молодой снег вздымается столбами и, как бус в мельничном амбаре, кружится между небом и землей.

О приближении людей со стороны Соболевки Кирьяна Ивановича Лысых известил табунок конского молодняка голов с десяток. Задрав хвосты и фыркая красными ноздрями, полуодичавшие жеребята чуть не сбили его вместе с верховым конем и, взлягивая, пустились к хутору. Кирьян Иванович приложил руку ко лбу и из-под ладони начал всматриваться в темь сосновой чащи. Затем он шевельнул саврасую поджарую кобылицу, только что подаренную ему белым офицером, и поехал к лесу, откуда вылетел табунок. Мысли Лысых плелись, как нити на мотовиле. Он думал о том, что на днях нужно будет обучать четырех из этих резвых жеребят, и в то же время тревожили сердце партизаны.

«Сказать правду или не сказать?» — мучил он себя вопросом.

Кирьян Иванович понимал происходящее верно. Когда партизан оттеснили в тайгу, он немного смелее поговаривал с соседями о том, что вся затея красных — пустое дело.

— Ведь там оружие и вся ученая сила, а эти с березовой палкой, — заключал он. — Да хошь бы красная и взяла верх, то по ее программе народ не пойдет, потому там сноровистому хозяину зарез, а лодырю и забулдыге — лафа.

— Почему так объясняешь, Кирьян Иванович? — возражали сторонники партизан. — Кажется, рабочие и крестьяне не враги своему брюху.

— Каки крестьяны… Там про настоящих-то хозяев говорится и черт знает што… Сейчас сулят поросенков в сметане, а можа, преподнесут ободранную крысу.

Вспомнив эти свои вины, он решил замазать их перед партизанами. Приглядываясь и прислушиваясь к тревоге белых, Кирьян понял, что время действовать во спасение себя. Кирьян Иванович давнул каблуками бока кобылицы и утерялся в хвойном лесу. Но ехать ему пришлось недолго. Около разворошенного жеребятами стога сена десятка два лыжников поднялись с винтовками наготове.

— Стой!

Лысых спрыгнул в мягкий снег и притворно заулыбался.

— С донесением, товарищи! — нарочито развязно замахал он руками.

— А ты не брызжись слюной-то! — осадил его Корякин. — Какое донесение?

— Насчет мово хутора, стало быть… К примеру, ежели товарищ Потылицын желает воспользоваться добром, то мешкать некогда… Сотня томских гусаров там стоит… А кони-то прямо зверье, и седло к седлу…

— Это мы знаем, а ты говори по-русски! — перебил Корякин. — Пулеметы есть?

— Два, кажись, — растерялся Кирьян Иванович.

— То-то — два… Где они помещаются?

— Один на базе, другой на теплой конюшне.

Кирьян Иванович выволок полный кисет с табаком и подал его протянувшему руку партизану. А Корякин подумал и сказал:

— Корми кобылу, гражданин Лысых!

— Она сыта… Зачем это?

— Без нас не поедешь домой!