Крутые перевалы

Сквозь вершины деревьев глянули голубые окна рассвета, когда на семидесятой версте стали загнанные лошади.

Корякин соскочил с облучка и, выбрасывая ящики, крикнул Чеканову и двум рабочим:

— Таскайте хворосту к берегу!

— А зачем? — заспорил наборщик.

— Затем, что вот-вот нагрянет погоня. — И все, поняв эту неизбежность, принялись за работу. Через час ценная добыча была зарыта песком и замаскирована сверху рыбацким шалашом. Телеги и лошадей загнали в чащу, на два километра от дороги.

— Теперь куда? — недоумевал Чеканов.

Корякин взглянул на рабочих, на голубое небо и, подумав, сказал:

— Надо харчей и топоры достать… Тут в трех верстах есть монастырь… Затешемся на недельку в него, а там подумаем, только разговаривать нам некогда.

Внутри у наборщика все переворачивалось, но доводы пулеметчика были вески. К тому же в глухой шум бора ворвался какой-то посторонний гул.

— Вот они, — шепнул Корякин, стуча каблуком в белые монастырские ворота. Он когда-то плавил сюда лес для дров и хорошо знал казначея Евлампия, не раз заказывающего привезти тайком дичины или крепкой самогонки, которую предпочитал разным винам.

— Кого бог несет?

Елейный голос раздался вместе с первым ударом колокола.

— Рабы божий просятся на послушание в дом божий, — не задумываясь, ответил пулеметчик.

Чеканов прошипел сквозь зубы ругательства, но за благовестом их не расслышали. Ворота заскрипели на ржавых петлях, в калитку высунулась косматая беловолосая голова.

— Рано, божий люди, — послышался голос.

— Издалека, отец, промерзли, — смиренно взмолился Корякин. — Не с подвохом, слуги божий!.. Отец казначей знает нас.

— Спаси Христос!

Монах отдернул цепь и пропустил гостей.

— Отдохните в гостином подворье, а на прием после утрени, — сказал он, указывая на огороженные от церкви и келий второй стеной ветхие лачужки.

— Прет тебя, святая сволочь, — пустил вслед ему наборщик.

Корякин дернул дверь первой избушки и тяжело повалился на деревянную койку. Мучительная бессонная ночь ослабила его сильное тело. Но Чеканов еще долго пушил нелепые, на его взгляд, замыслы пулеметчика.

— Да эта чернорясная жандармерия, как курят, повяжет нас и прикончит здесь же! — ворчал он.

— Надо иметь сметку, — отвечал Корякин, прислушиваясь к шуму леса.

Но погоня потеряла след. Проснувшись уже к вечеру, Корякин переговорил с казначеем и, вернувшись к товарищам, заявил:

— Придется нам натянуть эту вражью одежду, а иначе не выпустят или стукнут в городе.

— Вот, я говорил! — загорячился Чеканов.

— Твои разговоры — пустоцвет. Пойми, что тут для нашего дела — лафа. Казначей — жадюга, и я ему уже подзалил насчет плавки леса с той стороны.

— С той?! — подпрыгнул Чеканов.

— То-то и оно… Дадут харчей, снасть и одежонку, а мы и — фить!

Наборщик разинул рот, но черноглазый монах с хитрым лицом принес им горшок ухи и монотонно сказал:

— Сегодня к владыке под благословение и разместитесь в кельях, а завтра на божию утреню.

Утром после завтрака Корякин спрятал под скуфьей наган и незаметно подмигнул товарищам. Десятка три молодых монахов были даны в его подчинение и с топорами и пилами спускались, к лодкам. Вода в Енисее шла на убыль и сверкала прозрачностью; на скалах противоположного берега темной стеной стояли нетронутые сосняки.

Черноглазый монах, что приносил пищу новичкам, подозрительно осматривал Чеканова, не скрывающего во взглядах свою ненависть к черной братии. Один из молодых рабочих, которого звали Афоней, улыбался отважному пулеметчику голубыми глазами. Переплеск волн и шум леса как будто будил в нем давно накопленные, рвущиеся к деятельности силы. Второй, смуглолицый слесарь Нифантьев, сосредоточенно молчал, думал, может быть, о семье, а может быть о работе в цехе, которую оставил по поручению подпольного комитета. Нифантьев ценил работу партизан, но считал гораздо важнее подготовительную работу среди городских рабочих. К тому же он был потомственным рабочим и мало знал крестьянскую среду.

Лодки скрипуче хрустнули носами по гальке и стали рядком.

— Ну, начинай, братия! — насмешливо сказал Корякин, незаметно подмигнув повеселевшему Чеканову.

По берегу глухо захарчали пилы, затюкали топоры, и по покатам полетели к воде золотостволые сосновые бревна.

Черноглазый монах не отступал от пулеметчика. Украдкой он что-то шептал в длинную с серебряными нитями бороду и записывал в блокнот с кожаными корочками. Вечером, когда с другого берега раздался звон колокола и монахи пошли к лодкам, Чеканов шепнул Корякину:

— Тут до наших не больше двух дней ходьбы и без всякой опаски. Махнем туда!

— А типография?

Наборщик сверкнул маленькими глазами и бессильно опустил руки. Но в то же мгновение сообразил веский довод для пулеметчика.

— Ты думаешь, нас не могут поджидать там фараоны? — сказал он. — Вот только покажись, как они возьмут за хребет.

— Но что же, по-твоему, делать? — Корякин остановился в нерешительности.

— Поспешите, брат, — повелительно сказал из лодки черноглазый монах.