Крутые перевалы

— Я последний раз, генерал, прошу дать под чешские части эшелоны и добрые паровозы! — ровно, но настойчиво отвечал он командующему внутренними силами Сибири.

— Но у меня нет приказа верховного правителя, и, наконец, я имею или нет право распоряжаться войсками на вверенной мне территории?

Широкие голубые глаза Прахаля насмешливо сцепились с выцветшими Репьева.

— Никакого права ни вы, ни ваш верховный правитель не имеете. Русский народ вас голыми руками придушит, если уйдут все иностранцы… У меня есть приказ генерала Гайды. Ваше дело проиграно. — Прахаль подошел к столу и развернул перед генералом партизанскую газету. — Это отголоски Москвы… Видите, как они стоят… Вот где сила, которая скоро сбросит вас… Здесь есть и воззвание наших чешских большевиков… Поймите, что я не могу допустить полного разложения вверенных мне частей… Их нужно вывести из большевистского гнезда и дисциплинировать.

— Лучшая дисциплина будет, если вы двинете сейчас же их на отряд Потылицына, который снова обнаглел и угрожает этой станции и даже городу.

— Я не могу с вами спорить! — вырвалось у Прахаля. — Завтра к восьми часам вечера мы должны уехать.

— Вы не получите составов, — робко возразил генерал.

— Мы их возьмем!

Чешский полковник звякнул шпорами и, оставив русского генерала, вышел из квартиры.

К вечеру все проходящие пассажирские и товарные поезда были разгружены на станции Брусничная. Ошеломленная толпа высаженных людей с бранью разбредалась по поселку, теснилась в буфете и перла к вагонам, откуда ее отгоняли чешские штыки. И всюду слышалось:

— Назад! Куда, русский скот! Я чешский комендант!

И люди снова отступали, ища вынужденный ночлег на станции, зараженной тифозными вшами.

Оставив лошадей и пятерых кавалеристов с пулеметами в лесу, Корякин наложил на подводу листового табаку и мешок муки. Он въехал в поселок по заимочной дороге, откуда нельзя было ожидать нападения партизан. В первой улице пулеметчик завернул к молодому слесарю Карасеву, квартирующему в маленькой избушке, и быстро переоделся в тулуп железнодорожника.

— Ну, как Ковалев? — спросил он, имея в виду секретаря подпольного комитета.

— За него теперь я.

Коряков даже в полумраке избы заметил, как молодое тонкое лицо слесаря исказилось злобой.

— Максима повесили на столбе, — шепнула от печи полногрудая жена Карасева.

— Повесили? Когда?

— Третьего дня семь человек из депо выдернули, — вздохнул слесарь. — Тут, брат, такая собачья свадьба, что и подумать страшно. На вас надежда.

Корякин стукнул ладонью по коленке собеседника и потянул из-под лавки куль с газетами.

— Ночная смена работает?

— Теперь даже три смены, — ответила женщина. — Гонят работать плетями и расстрелами.

— Ну так вот, давай чего-нибудь проглотить — и айда в депо.

— Это придется проносить частями, — указал глазами Карасев. — Вот вовремя… А мы к завтрему готовим выступление и боялись, что вы не поспеете на подмогу.

Через час два человека с туго забитыми кошелями выпрыгнули из паровоза, входившего на ремонт в депо. Трубы вышек заслоняли свет, падающий от вокзала, и людям нетрудно было скрыться от караула в толпе сменяющихся рабочих. В это же время в руках проходивших белыми птицами замелькали листовки. В сутолоке выкрикивал подговоренный Карасевым разносчик:

— Свежая газета! «Свободная Сибирь!» Иностранные государства признают адмирала Колчака верховным правителем всей России!

— Ловко! — посмеивался Корякин, разбрасывая в толпе свою литературу.

А через час, когда станки, молоты и машины затянули неизменную стальную песню, Карасев провел пулеметчика темным коридором в один из сломанных паровозов и торопливо шепнул:

— Мажь лицо угольной пылью, нам придется здесь провести экстренное совещание революционного комитета… Вот клещи и ключи, развинчивай пока гайки.

Корякин поправил около бока ручной пулемет, сильно натянувший ему плечо, и остановил слесаря:

— Нет, ты обожди… Это дело, знаешь, мне ни при чем, а ты дай половчее ребят, которые пусть присмотрятся, где у них стоят орудия, пулеметы и сколько их, — понял?

Карасев махнул рукой и теневой стороной побежал в слесарный цех, а пулеметчику из темной утробы паровоза было видно, как около завывающих токарных станков, около наковален и локомотивов люди украдкой читали маленькие листовки, серьезно переглядывались, передавая дальше обращение партизан.

На каланче ударило два часа, когда в топку заброшенного паровоза поодиночке потянулись люди. Они оглядывались по сторонам и неслышно, как тени, исчезали внутри искалеченного механического богатыря. Люди говорили шепотом. Через час их набралось больше десятка. С вокзала все еще доносились крики толпы и грохот спешно уходящих поездов.

— Товарищи, через два часа будут наступать партизаны! — бросали всем приходящим Корякин и Карасев. — Броневик генерала Репьева испорчен! Нападать на помещение службы тяги и крайний состав, где орудия и пулеметы!